Уильям Берроуз - Дикие мальчики [litres]

Нефти почти не осталось, и двигатели внутреннего сгорания большая редкость. Возвращаются паровые автомобили и прочая электрика. Бесшумные электрические дирижабли богатеев величественно плывут в вечернем небе, ресторан под открытым небом в гондоле, дуновение аромата влажных лужаек и полей для гольфа, мирное счастливое многоголосье музыки 1920-х годов. Как никогда раньше, le gran luxe расцветает в огромных поместьях богачей. Главный пропагандист и практик стиля – Эй. Дж., владелец частной паровой железной дороги, которую он под влиянием минуты забивает то барабанщиками и банкирами 1890-х годов, то школьниками на каникулах 1920-х, аферистами и карточными шулерами 1918-го, и каждый желающий отправиться в путешествие по «железке» должен сперва обратиться в отдел кастинга и подбора актеров.

«Я держу железные дороги ради паровозных гудков на пустынных одноколейках, запаха потертой кожи, пара, сажи, горячего железа и аромата хорошей сигары, ради вокзалов со стеклянными крышами и станционных гостиниц красного кирпича».

Он щедро спонсирует партизанские отряды, содержит обширный тренировочный центр и нанимает беглых ученых разрабатывать на своих заводах и в лабораториях новые виды оружия. Он не задумываясь тратит миллионы, лишь бы ему на стол попало какое-то конкретное блюдо. Его ежегодный званый ужин вызывает обвал валют и банкротит целые страны.

– Я хочу на обед свежую кабанью печень, жареную белку, дикую спаржу, тушеную ботву турнепса, кукурузную кашу, вареную кукурузу в початках и ежевику. Хряк должен быть из Озарка и с острым хребтом, вскормленный желудями, арахисом, тутовыми ягодами и яблоками из Миссури. Моего хряка должны круглосуточно держать под тщательным наблюдением, чтобы он не съел какую-нибудь гадость вроде коровьих лепешек, крольчат или дохлых лягушек, и пусть наблюдение будет ненавязчивым, чтобы не смущать животное.

– К какому времени вам доставить, босс? Через год?

– Не позднее ближайшего воскресенья.

– Но, босс, какого черта..

– Отправляйся хоть к черту, но раздобудь мне такого кабана.

– Слушаюсь, босс.

– Как найдешь, сразу доставь сюда. Как тебе известно, кабанья печень, оставленная на льду, даже на несколько часов, совершенно непригодна в пищу. Хряка надо забить на моей кухне, а подрагивающую печень немедленно отправить на сковороду и обжарить в жире другого такого же хряка.

– Да, конечно, босс… Можно погрузить свинью на борт и доставить реактивным самолетом.

– Ты в своем уме? Мой хряк перепугается, а это плохо отразится на его печени.

– Ладно, босс, можно зафрахтовать океанский лайнер, обустроить на нем свиноферму, как в Озарке, и…

– Отравить меня хочешь? У хряка будет морская болезнь, и я лишусь обеда. Ясно же, что кабана нужно осторожно перенести сюда на плоту, подвешенном между двумя гигантскими дирижаблями, а плот поднять прямо с Озаркского плато. Белки, ежевика и дикая спаржа, разумеется, полетят вместе с хряком, и отправь с ними еще и свинопаса, худенького парнишку с веснушками. Он будет ухаживать за моим хряком в пути. Он пристрелит и замаринует белок. А потом пригодится для другого дела.

– Хряка доставили, босс.

Эй. Дж. выходит на балкон, а в небе меж двух гигантских голубых дирижаблей висит кусок Миссури, и за ним тянется шлейф дыма темнохвойных лесов…

– Хочу на ужин пучеглазую щуку, желтого окуня и сома из рек с прозрачной, питаемой холодными родниками водой.

– Хорошо, босс, прикажу обить реактивный самолет изнутри алюминием и наполнить водой.

– Ты сказал, один реактивный самолет?

– Точно, босс.

– Безмозглый идиот! Щука сожрет окуня, а сом сожрет всех и вся. Пока самолет сядет, останется один лишь вялый обожравшийся сом, совершенно непригодный для моего роскошного пиршества. Следует обить три самолета.

– Прошу прощения, босс, но самолет с сомом разбился. Вся вода расплескалась и камни рассыпались.

– Хвала Аллаху, что щука уцелела.

Пикантный контраст всей этой роскоши – голод, страх и опасность на улицах. Лучшие друзья человека – «кольт» и нубийские умельцы, обученные бить обеими концами дубинок или, держа дубинки горизонтально, блокировать готовые вцепиться зубы.

Самый обычный день. Завтрак в патио мне подает мой малайский бой. Патио – миниатюрный оазис с бассейном, пальмами, коброй, песчаной лисой и парой-тройкой крупных, проворных и злобных оранжевых ящериц, которые питаются дынными корками. Итак, после завтрака я отправляюсь в Джемальфну на встречу с придурком Реджи. Нам надо распланировать маршрут к назначенному на завтра ежегодному приему Эй. Дж., который станет гвоздем сезона. Мы называем себя «Приглашенными», у каждого на шее, наподобие армейских «собачьих табличек», висит по перфокарте с приглашением, – ее полагается вставить в электрические ворота Эй. Дж. Я иду через полуденный рынок: пробковый шлем, «кольт», патронташ, по бокам мои великолепные нубийцы, и вдруг мы натыкаемся на стаю из двадцати диких мальчиков. Когда они видят нас, их глаза загораются, как у кошек, волосы встают дыбом. Плюясь и рыча, они окружают нас и набрасываются на моих нубийцев. У вожака на одном глазу повязка, а в культю из дерева и кожи на месте правой руки ввинчен нож для кастрации хряков. Проворный, как ласка, он стремглав ныряет под дубинку нубийца, делает выпад культей, и прямо-таки чувствуешь, как холодная сталь прорезает кишки, как спагетти. Так вот, шикарные люди не теряют головы и не хватаются за пушку при виде проблемки, с которой нубийцы и сами должны бы справиться, например, с оравой завшивевших попрошаек. Надо решать, и решать быстро, есть ли тут работа для «кольта». Я решаю, что это бесспорно тот самый случай, навостряю оба глаза на тощий живот вожака и стреляю. Тяжелая пуля сорок четвертого калибра отбрасывает его на десять футов. Я целюсь и стреляю, целюсь и стреляю, обойма пуста, лезу в специальный, проложенный кожей нагрудный карман за тупорылым тридцать восьмого калибра, но тут мальчишки рассеиваются и исчезают как призраки. Подбивая бабки, насчитываю семерых мертвых или умирающих диких мальчиков. Откуда ни возьмись, выскакивает священник и начинает отпускать грехи. Я вижу, как двое диких мальчиков плюют в него на последнем издыхании. Глаза моего нубийца стекленеют, кишки дымятся на послеполуденном солнце, привлекая мух. Неохотно подходит полицейский, и я отдаю ему несколько приказаний на блестящем арабском. Я нахожу Реджи на площади, он потягивает розовый джин, укрывшись от солнца в тени нищих. Паралитичная старуха подергивается, и на нежную кожу Реджи падают брызги солнечного света.

– Сука безмозглая! – орет он и оборачивается к своему подручному. – Дай этой старой карге корку черствого хлеба и найди мне крепкого нищего для тени.