Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

— Ведь так легко обо всем догадаться, если помнить, что в начале было Слово.

Точно Обри знала одно: когда-то, в другой жизни у нее были волосы. Пышные, красивые, вьющиеся. Знала, хотя и не помнила. Просто без волос лицо, отражавшееся в масляных лужах, казалось слишком тонким. Просто рука сама тянулась откинуть со лба прядь, которой там не было. Просто плечи помнили скользящую тяжесть, движение по обнаженной коже, стоило мотнуть головой. Сейчас тело облегал лишь грубый черный комбинезон.

«Не отвлекайся. Работай, пока не приехали уборщики».

Бестелесный голос в ухе заставил вздрогнуть. Куратор. Хозяин. Она послушно оглядела мрачный закоулок между двумя стенами, унизанными квадратными решетками вентиляции. Ни окон, ни дверей, только серость бетона и узкая полоска света, теряющаяся в смоге. Она пнула яркую обертку с кислотно-желтыми иероглифами по краю и передернула плечами. То, что мусор под ногами выглядел интереснее и красивее неба, казалось… неправильным. Но краски завораживали, и запах гнили, пусть противный, ничуть не напоминал лабораторию. Он был живым.

«Дальше. Сигнал пришел оттуда».

Тело само сделало несколько шагов, и Обри наконец увидела то, ради чего ее сюда привели.

Мертвая женщина лежала на спине, открыв глаза. Разъем на виске — аккуратный, с серебристой отделкой — был выдран с корнем и валялся рядом. В отверстии виднелись заляпанные кровью и чем-то серым контакты. Наверное, поэтому женщина выглядела недовольной. Или ей тоже не нравилось тусклое небо. Зато какие волосы!.. Как можно быть недовольной с такими красивыми волосами, даже когда ты мертв?

Не дожидаясь новой команды, Обри шагнула ближе, опустилась на колени прямо в лужу крови. Не обращая внимания на холод, Обри пропустила шелковистый локон между пальцев.

«Ты здесь, чтобы найти того, кто это сделал».

— Как? Я — детектив? Кто я?

«Как? Не знаю. Тебе виднее, Вторая».

— Почему ты называешь меня Второй?

«А почему ты называешь себя Обри?»

Откуда в голосе, который не звучит по-настоящему, столько насмешки? И разве кураторы не должны быть равнодушными?

И это никак не отвечало на ее вопрос. Как искать? Без памяти, без понимания, без знаний? Она снова оглядела женщину. Разъем, срезанная на груди одежда, длинная извилистая рана меж ребер, синий от кровоподтеков живот, сломанные пальцы, вывихнутая нога. И все это ровным счетом ничего не давало. Найти убийцу она могла бы, только распишись тот на стене. Бессмыслица. Зачем Компании…

Сзади раздался резкий металлический лязг. Обри обернулась и успела увидеть, как решетка падает на бетон. По переулку прокатился грохот, и она поморщилась. Слишком громко. И что там — проржавели болты? Какое-то животное? Наверное, в шахтах могут водиться крупные крысы?.. Но вместо серой усатой морды из темного проема показалось грязное круглое лицо. Мужчина подмигнул ей, ловко выполз из люка и подошел, размазывая по лицу пот. Остановился рядом, глядя на тело и вздохнул.

— Жаль.

Обри кивнула — как она надеялась, сочувственно.

— Вы ее знали?

— Не-а. — Мужчина длинно сморкнулся, едва не попав ей на ботинок, и ухмыльнулся. — Но сиськи у нее были красивые. А терь вона, изрезаны все, тока уборщикам.

«Ну разве не прелестный образчик? Эдакое сопливое дитя трущоб».

Проигнорировав Куратора, Обри кивнула снова, признавая правоту Сопли. Груди женщины даже сейчас, когда она лежала на спине, смотрели вверх, ничуть не оплыв. Наверняка искусственные.

— Это вы сделали вызов?

— Я что, идиот? Должно быть, маячок на угрозу смерти. Знаешь, эта новомодная страховка, которая никогда не работает?

Обри не знала. Страховка? Нужно платить, чтобы тебя защитили? И оно не работает?

Сопля продолжал:

— Нет уж, мне внимание уборщиков привлекать не с руки. Не успеешь оглянуться, как фьють — полмозга нет, и на принудительных работах коряжишься. Уволь. А ты-то не такая, хоть и херня эта на груди. Сиськи у тебя, кстати, ничего.

Обри опустила голову, глядя на нашивку с перевернутым созвездием. Орион. Яркие точки поднимались и опускались в такт дыханию, и казалось, что рисунок живет. Набирается сил, чтобы сорваться с ткани, на свободу. Была ли ее грудь правда «ничего»?

— …так что я тока смотрел, но не лез. Себе дороже, а когда еще такое увидишь? Жаль, записать через решетку хер получится.

— Что? — Обри невольно схватила мужчину за плечо, и тот поморщился.

— Полегче, подруга. Интересно тебе — так я расскажу. Но не задаром.

— У меня нет де…

— На хрен деньги. Такие гладкие тут, думаешь, часто бродят? Она вот да ты. Так что давай, расстегивайся.

Голос в ухе молчал. Возможно, Куратор и сам не знал, что сказать. Возможно, ему было все равно. Вживую тишина бывает разной: густой, напряженной, легкой, угрожающей, стерильной. Обри знала про виды тишины все, но сейчас молчание было никаким — или его забивало сопение Сопли. Его любопытство. Вероятно, тот был болен, и это не удивляло — в шахтах наверняка рос грибок. Соглашаться? Нет? Сопля сморкнулся снова — длинно, зеленым. Обри проследила сгусток слизи взглядом, невольно ожидая, что тот, упав, поползет дальше, и потянулась к клапану комбинезона.

Интересно, а зачем ему комбинезон? Сопля, конечно, был тощим и угловатым, но все равно на полголовы выше Обри и шире в плечах. Не влезет.

Голую кожу на груди и животе укусил ветер. И вообще, кажется, она не должна тут вот так стоять. Обри даже захотелось застегнуться обратно, но грязная холодная рука не позволила. Забралась под комбинезон и выстудила то, что еще прикрывала грубая ткань. Сопля засопел громче, принялся сжимать и разжимать пальцы на полукружье груди, будто та была резиновой уточкой, а он пытался заставить ее пищать. Похоже, ему нравилось.

А как же комбинезон?

«Что ты чувствуешь?»

Сначала Обри показалось, что это спросил Сопля, но тому вряд ли было дело до ее ощущений. Слишком был поглощен грудью и попытками расстегнуть комбинезон еще глубже.

— Что он царапает меня обгрызками ногтей. И холодно еще.

— М? — Сопля на миг оторвался от своего занятия, всхрюкнул носом и навалился сильней, обдав канализационной вонью.

Почему Куратор спросил? Что она должна чувствовать? Он часто задавал странные вопросы. Спрашивал, не помнит ли Обри — нет, не помнит. Тогда чем она отличается от уборщиков или тех, других в одинаковой одежде, с одинаковыми лицами, одинаковыми цифрами вместо имен? Одинаковыми пустыми головами, помнящими лишь, как двигаться и произносить примитивные фразы? Куратор говорил, что отличалась.

Стало холодней теперь и внизу. Когда уже Сопля закончит там возиться?