Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Со временем эйфория прошла, уступив место нежному чувству близости и таким крепким узам привязанности, что, бывало, мысли их переплетались и не нужно было слов.

Так прошла жизнь, вся жизнь Марии. По мере того как она старела, Джиалло искал себе новые личины — под стать ее возрасту: Марио для пятидесяти, Сильвио для шестидесяти, Джузеппе для семидесяти и… все.

Когда она заболела, в семьдесят два, сын Атона впал в панику. Он боялся ее смерти больше, чем она сама, и с радостью бы лег рядом с ней, если бы мог. Последние месяцы подорвали его дух, став первой ступенькой в бездну.

Тоска и пустота, охватившие молодого полубога в день ее смерти, стали его неразлучными спутниками. Жизнь потеряла смысл и краски. Но солнце все так же вставало по утрам, а теплый ветер все так же, как ни в чем не бывало, трепал оливковые кусты, и это было невыносимо. Как может мир жить, если она умерла? Джиалло сжег дом и все вокруг, что смог подпалить, но это не помогло ни капли. Наоборот, усилия показались смешными, а сам он — жалким. Проклиная себя, свою бесполезную божественную суть и все вокруг, он отправился куда глаза глядят.

Следующе два десятка лет прошли в бреду из смеси воспоминаний и фантазий. Лишь на часы выныривал он из этих грез, пока случайно не встретил жрецов Евгении, которые терпением и добротой вернули его к жизни. С тех пор прошло двести лет, и за все время полубог ни разу не влюбился, ни разу не вспомнил заветного имени.

Теперь же над Джиалло, вся в слезах, склонилась Мария, не та, но очень похожая на его умершую любовь.

— Ак, Ак, что с тобой?! — взволнованно кричала она, безостановочно тормоша его.

— Мария, это я, твой Джиалло, — ответил полубог, все еще находясь на грани яви и воспоминаний, и прошептал свое истинное имя.

В тот же миг белый туман скрыл Ака, а затем явил взору монашки урода, покрытого язвами и черными струпьями.

— А-а-а-а!!! — в ужасе отпрянула она от чудовища и взмолилась: — Спаси меня, Стелла!

И богиня явилась в ответ на отчаянный крик своей любимой послушницы — светлая точка появилась над полом и, стремительно разрастаясь, превратилась в изящный портал, откуда вышла женщина в белом одеянии. Облачение ее лишь оттеняло теплый свет, льющийся сквозь кожу небожительницы.

— Мария, я здесь! Что случилось?! — Она обняла свою послушницу.

Девушка ничего не могла сказать, лишь таращилась на полулежащего урода.

— А, так это твоих рук дело, негодник! — обратилась богиня к племяннику.

— Нет, нет, нет, — только и смог сказать Джиалло, вставая и протягивая черные руки к Марии.

— Не приближайся, несносный пакостник! О, я попрошу Евгению, чтобы она оставила тебя таким красавчиком до конца времен!

— Постой, Стелла… — начала было Мария, но та увлекла ее в портал, и Джиалло остался один.

Оглядевшись, полубог сел на постель и обхватил голову руками. Что за жизнь он вел — бессмысленную и неполную, состоящую из одной бесконечной игры. Настало время оглянуться и встретиться с прошлым. Пустота и одиночество снова подступили к сыну Атона, но были уже не так сильны — все же опыт прожитых лет достаточно закалил его.

Тяжелая ночь, полная раздумий и воспоминаний, прошла. Кто он и зачем ходит по земле — на эти вопросы ответа он не нашел, но это и невозможно сделать быстро. Тоска увязалась за ним, словно прилипчивая песенка, но он знал, что с ней делать.

Утром Джиалло уже был в порту и нанимался в давешнюю команду китобоя. Что может быть лучшим лекарством от сердечных переживаний? Тяжелая и опасная работа.

Школа как школа. Ну, спрятана надежно во глубине Великих гор, ну, изучают здесь тайные науки, подумаешь! Да, для отпрысков знатных семей и одаренных детей, разумеется, преподаватели самые лучшие, ну и что с того?! Все равно ведь занятия с утра до ночи, порядки строгие, домашки труднее некуда — в общем, сплошное разочарование, грусть-тоска смертная.

А на воле погода распрекрасная: тепло, воздух свежий, ветерок, травка, цветочки, солнышко. Может, и дождик льет, конечно, из-под горы не разобрать, что там снаружи творится — окон в школу, как говорится, не завезли, дабы никто внутрь не заглядывал, лишнего и странного не видел.

Перышко прикинула время: три переворота большой склянки с песком минуло, скоро лекции конец. Тема нудная, от этих магических треугольников и кругов зубы сводит и клонит в сон. Скамейки в аудитории жесткие, узкие, зачем только такие сделали. Магистр геометрии — дряхлый седобородый старик, голос у него скрипучий, руки похожи на засохшие темные ветки. Доска исписана мелом под завязку, места уже живого нет, а он все никак не угомонится: стирает, кряхтит, упорно выводит свои драгоценные фигуры, снова стирает…

Перышко закрыла глаза и представила лошадь на лугу. Обычную, белую, без выкрутасов. Стоит себе тихонько неоседланная, никому не мешает, травку щиплет, гоняет мух длинным хвостом, грива густая, глаза умные. Эх, вот бы сейчас рвануть к ней, покормить лошадку яблоками, погреться на солнышке, поглазеть на облака, плывущие в небесной вышине…

Дин-дин-дон! Долгожданный звонок колокольчика!

Перышко открывает глаза — аудитория уже опустела, учеников как ветром сдуло.

— Эй, Заноза! Айда с нами, дело есть! — махнул ей рукой паренек из левого сектора для мальчиков и сам рванул на выход. Черные волосы до плеч, худющий, нескладный — это Филин, не то чтобы друг, скорее диковатый приятель, опять что-то затеял.

Почему Заноза? Да никто не помнит уже, откуда пошло, все мальчишки ее так называют. Ну и пусть! Прозвище Перышко тоже в низком вульгарном тоне, хотя оно и любимое, клевое. У нее уже и взрослое имя есть в одном из высоких тонов, но знать его никому не положено. Говорят, такие имена дают власть над человеком, с ним превратить можно его во что угодно, хоть в зверя дикого, хоть в бездушный предмет. Наверняка враки, страшилки для маленьких детей, но пока никто на себе не рискнул проверить, каждый, кто знает, хранит в тайне, бережет, как зеницу ока. Даже мама взрослое имя Перышко не произносит, хотя сама дала ей тот лоскуток, где ключ был записан.

— Читать научилась, значит, сможешь из прозвища имя свое извлечь в высоком тоне. Только вслух его не произноси и не записывай никогда, — сказала мама и закрыла ее в темном чулане.

Перышко просидела там одна незнамо сколько, корпела над коварной тряпочкой битый час, вспоминала звучание тайных знаков, пробовала снова и снова поднять тон, крутила ключ так и сяк, злилась, пока не прочитала. Взрослое имя ей совсем не понравилось, оказалось оно слишком грозным, даже зловещим чуть-чуть. Перышко в сто раз лучше, идеально подходит, другого не надо!