Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Следующий головорез отшатнулся и завалился на подступающих коллег, зажимая перерезанное горло.

— Ну, вот и результат — драма из пустяка! А ведь он чей-то отец, муж, брат, а быть может — свекр!!! — валял дурака «павлин», искусно вращая в руке трофейный бандитский косарь.

Вторая рука поднялась вверх в знаке благословения.

— Одумайтесь, несчастные!! — подтолкнул он глупцов к краю пропасти.

— Ах ты, падаль, издеваешься?! — догадался один из бандюков. — А ну-ка, навались!

Руконогий монстр с оскаленными бородатыми лицами и острыми железками надвинулся со всех сторон, обхватил, облапил жертву, как делал уже не раз, и потянулся к глазам, к горлу, к уязвимым частям тела. Однако ж чудище встретило не менее жестокого, но более умелого противника. За долгую жизнь Джиалло побывал в подобных переделках сотни раз и сейчас, вспарывая животы и выбивая глаза алчным людишкам, лишь наслаждался очередным приключением. Не то чтобы он был жестоким, просто действовал зеркально, что не мешало, однако, получать удовольствие от процесса. Вскоре все посетители кабака легли на пол, кто на время, а кто навсегда.

— Ух, ребята, а с вами еще веселее, чем с морячками, — похвалил он бесчувственные тела.

Углядев движение около двери справа от стойки, метнул нож, и тот вошел в старые доски по рукоять.

— Милейший, погоди, не уходи, — окликнул гость кабатчика, порывавшегося уползти через кухню.

Тот замер.

— Закрой дверь в свой клоповник и утащи живых в подпол. Так где же Кривозуб?

Найдя нужного бандита живым, Джиалло улыбнулся и стал приводить того в чувство.

— Кривозуб, дружище, как твое настоящее имя? — спрашивал он некоторое время спустя.

— Не помню, господин.

— Это как?

— Все зовут меня Кривозубом, и сам я так называюсь. Давно уже.

— Ну а мама тебя как называла?

— Я сирота, ваша милость, и матери не помню.

— Та-ак… — протянул Джиалло.

Он поставил на место опрокинутый в пылу борьбы стол, придвинул к нему лавку и сел поудобнее — закинув ногу на ногу и откинувшись спиной на стену.

— Хозяин! Лучшего вина мне! Себе с Кривозубом тоже чего-нибудь плесни. А ты, — обратился он к приятелю Гена, — вспоминай и рассказывай сначала — с самого раннего детства.

И разбойник, сперва запинаясь, но с каждым глотком и словом все более уверенно, начал свою историю. Так уж вышло, что повествование это оказалось о тяготах, невзгодах и обидах. Мрачный мир изнанки человеческого общества — вскользь брошенного оскорбления, равнодушия и ограниченности — не отпускал того, кому не посчастливилось в нем очутиться. Не удивительно, что через пару часов главный герой рассказа уже рыдал, изредка сморкаясь в рукав. Кабатчик тоже смахивал слезу, а Джиалло удивленно покачивал головой.

— Да-а, Кривозуб, вот это мемуары так мемуары. Пожалуй, если ты сможешь изложить их на бумаге, то любой театр купит у тебя этот сюжет за полновесное серебро.

— Ы-ы-ы, а-а-а, — лишь выдавил из себя участник драматической истории.

— Так как, ты сказал, тебя зовут? — невзначай спросил полубог.

— Милан, ваша милость, Ланчиком матушка звала.

Истинное имя отозвалось в груди.

— Уф, вот это похоже на правду.

Джиалло встал, потянулся, припечатал к столу золотой и пошел к выходу, брезгливо обходя тела убитых. Уже в дверях он бросил:

— Милан, поезжай-ка ты из города, смени обстановку, может, ты еще не совсем пропащий. А ты, милейший… — обратился Джиалло к кабатчику и задержал на том задумчивый взгляд.

Хозяин заведения, будто став на мгновенье ясновидящим, четко увидел свою жизнь висящей на волоске.

— Ладно уж, если кому проболтаешься, то… вон, на новопреставленных глянь, — не захотел полубог портить убийством послевкусие от жалостной истории Милана.

Поздним утром следующего дня Джиалло был уже на улице Истопников — черной от угольной пыли. Где живет Пройдоха, указал первый же попавшийся нищий. Ген лежал на несвежей постели в своей полутемной норе — квартирке за пять медяков в месяц — и маялся от похмелья. Действительно недурное лицо его с утра — в недобрый час — было помято.

— Пройдоха, есть для тебя работенка, — просипел Кривозуб и вломился без приглашения.

— Иди ко всем чертям, лысый хрен, — вяло промычал больной и отвернулся к стенке.

— О, похоже, я не вовремя, ну, ничего, это дело поправимое.

Кривозуб удалился, а через четверть часа вернулся с двумя пузатыми кувшинами вина. Без слов налил и всучил кружку Гену.

От кислого запаха дешевого пойла Пройдоху замутило еще сильнее, но он проявил стойкость и выпил.

— Уф, да, так-то лучше.

— Для тебя работенка.

— С чего это ты заботишься о моем заработке? — искренне удивился исцеленный и налил себе еще.

— С того, что есть кошель золота и мне нужна половина.

— Ха-ха-х… — рассмеялся было Ген, но схватился за больную голову. — А почему не весь?

— Да не гогочи ты! Мог бы я сам его взять, так и взял бы весь.

— Хм…

— В храме Светлой Стеллы…

— Погоди, погоди. В храме?

— В нем.

— Со жрецами я дел не имею — проклянут.

— Эк, — крякнул Кривозуб и разлил по кружкам третью порцию. — Светлая Стелла не проклинает, а у ее послушницы в келье лежит чистое золото, не меньше пяти монет.

— Пять солидов? Ой-ей, а точно знаешь?

— Верняк — как если бы я сам их туда положил!

— И как мы их возьмем?

— Окрутишь послушницу Мири, и золото наше. Сладишь с ней?

— С монашкой? Не знаю, я ж больше по вдовам или тем грустным бабенкам, у которых мужики скисли.

— Она в монастырь ушла, потому что замуж никто не брал; нужно-то только намекнуть на подвенечный наряд — и она твоя.

— Ну, если так, то можно, — улыбнулся Ген злой улыбкой.

Судя по складкам вокруг рта, это выражение лица его посещало частенько.

— Давай тогда выпьем за удачу.

И они выпили, а потом еще и еще, и вот когда второй кувшин подходил к концу, Кривозуб неожиданно спросил:

— Ген, дружище, а как тебя зовут?

— Ген, ик.

— Не-ет, по-всамделишному, как мать называла?

— Не, не скажу, ик.

— Давай еще выпьем!

— Наливай.

— Не налью, пока не скажешь!

— Ну и гад же ты, Кривозуб, ик! Ладно, но только — никому!

— Я — могила!

— Евгения, ик.

— Что?

— Евгения, как богиню. Старуха моя, ик, чтоб ей не лежалось, очень девочку хотела, ик, и обещалась богине назвать третьего ребенка, ик, в ее честь. Если девочка будет.

— И что?

— А родился я.

— Так ты баба? — искренне удивился Кривозуб.

— Сам ты баба! Щас рожу разобью! — потянулся через стол оскорбленный мошенник.

— Ну, ну, Пройдоха, не кипятись.

— В общем, меня так и назвала. А потом всем говорила, мол, испугалась гнева богини, дура трехнутая. Я все детство бабой был, в платьях ходил, пока не сбежал. С тех пор женщин, ик, ненавижу.