Юлия Горина - Зарождение

— Роман.

— Я — Агафангел.

Рэм напрягся, нахмурился.

— Не обижайся, но можно еще раз?..

— Не обижаюсь, имя не мирское, сложное. Агафангел я.

— Понял.

— А понял ли ты, с кем свел тебя бог в этом подземелье?

— С новой религиозной общиной.

Агафангел отрицательно покачал головой.

— Нет, брат, не с новой, а с исконной, традиционной православной церковью! Здесь, в недрах системы скрыты ходы в вырытые нами пещеры, и, как древние монахи первого русского монастыря, мы подвизаемся в них, предаваясь молитве и ожидая второго пришествия господа нашего Иисуса Христа.

Рэм усмехнулся.

— Прости, брат Агафангел, но как-то в руках у тебя не молитвенник был при нашей встрече.

Агафангел кивнул.

— Верно, брат. Нам приходится оберегать нашу церковь от сатанинского натиска не только молитвами. К примеру, напарник твой знаешь чем среди нас прославился? Тем, что одурманил, соблазнил сестру нашу, хотел вывести ее в греховный мир, чтобы научить предаваться порокам, а когда она одумалась и воспротивилась, пытался насильно поднять ее на поверхность. Сестра сорвалась и едва не погибла, а он сбежал, бросив ее сокрушенное тело на потеху крысам. Ты спрашивал: где он? Я отвечу тебе: его с заклеенным ртом и связанного волоком тащат позади всех, чтобы представить на суд игуменский.

У Рэма похолодели руки.

— И что с ним сделают?

Агафангел усмехнулся.

— Ну я не игумен, на суде не мне судьбу его решать... Но скорей всего на него наложат епитимью, посадят в затвор для очищения души и тела на пару лет, чтобы постом, богоугодными размышлениями и молитвой он избавился от груза своих прегрешений. Ибо сказано, что в последние времена спасаться будут лишь верой и страданиями.

Рэм шумно выдохнул.

— Та-ак, допустим... Но ты ведь не для того меня в сторону отозвал, чтобы сообщить эти подробности?

Агафангел наклонился к Рэму чуть ближе.

— На суде-то и правда не мне судьбу его решать, только ведь до суда можно и не доводить вовсе.

Рэм с готовностью подставил ухо.

— Продолжай.

— Видишь ли, после реорганизации церкви и упразднения конфессионального деления на православие и католицизм была проведена массовая редактура большинства религиозных текстов, чтобы их содержание не оскорбляло чувства верующих из другой конфессии и не вызывало разногласий. Появилась целая бездна вариантов и аввы Исаака Сирина, и Иоанна Кассиана Римлянина — и, конечно же, Лествицы, которая призвана быть настольной книгой любого, стремящегося к совершенству. Поэтому мы можем доверять только печатным книгам прошлого. Книга из библиотеки твоего отца бесценна для нас.

Агафангел сделал паузу, и Рэм, уже предчувствуя, куда клонит его странный спутник, мягко подтолкнул его к завершению разговора:

— Продолжай, я весь внимание.

Агафангел прокашлялся, переступил с ноги на ногу и наконец произнес главное.

— Я готов припрятать твоего напарника, если ты пообещаешь принести нам в дар книгу, о которой до сих пор мы могли только молиться. Ты отдашь мне книгу — я отдам тебе червя.

Рэм прищурился.

— А почему, если это такое благое дело для всей вашей церкви, ты договариваешься о нем со мной в отдалении от всех, и через голову своего начальника? В чем подвох? И где гарантия, что если я приду, ты отдашь моего приятеля, а на посадишь меня рядом с ним в затвор поститься и очищаться?

Агафангел вздохнул.

— Как бы тебе ответить, чтобы ты понял... Наш игумен — святой человек, но он привык, что после Евангелия истиной в последней инстанции являются воспроизведенные им по памяти отрывки из прочитанных когда-то давно писаний святых отцов. Только вот он очень стар, и мне думается, память его не так уж свежа, как когда-то... Так что не будет он предлагать тебе подобную сделку, брат. А я предлагаю. Гарантий я не могу тебе дать никаких, кроме своего честного слова, данного тебе перед богом.

Теперь уже Рэм наклонился к Агафангелу и прошептал:

— А давай наоборот? Я дам тебе честное слово перед богом, что принесу книгу, а напарника ты отдашь мне сейчас? И прятать никого не нужно, — следовательно, риск, что игумен откроет твою хитрую сделку, снижается.

Агафангел рассмеялся сиплым, лающим смехом.

— Хочешь, чтобы я поверил твоему слову перед богом, в которого ты не веруешь?

Губы Рэма тронула недобрая улыбка.

— Но ты же собирался поверить моему обещанию вернуться за напарником? Так почему бы не пойти чуть дальше?

— Брат, может, я в твоих глазах и выгляжу простаком, но не настолько же. Одно дело — вернуться, чтобы вызволить друга. И совсем другое — вернуться, чтобы просто исполнить данное обещание.

Рэм еще ниже наклонился к Агафангелу.

— Брат Агафангел, я готов подкрепить силу данного тебе слова добровольным пожертвованием в фонд развития традиционной церкви...

Луч фонарика в руке Агафангела дрогнул, а Рэм продолжал:

— ... Намекни только, какую сумму ты бы желал увидеть перечисленной на нужный счет — в рамках разумного, конечно. И мы с твоими братьями поднимемся к поверхности, где ловится сеть, и я осуществлю безвозмездный перевод. Это будет материальным подтверждением чистоты моих намерений. И клянусь, что сдержу данное тебе слово и передам книгу в тот день и то время, которые назначим сейчас.

Дыхание Агафангела стало возбужденным и шумным.

Рэм выдерживал паузу, давая возможность собеседнику принять правильное решение.

— А ты хитрый, брат Роман, — проговорил наконец Агафангел, подсвечивая Рэму лицо.

— Так ведь и ты непрост, брат, — усмехнулся Рэм. — Простаки идут, куда ведут, а непростые люди видят перспективы.

— Хорошо, — выдохнул наконец Агафангел. — Будь по-твоему. Во славу божию.

До поверхности Рэм с Павлом шли почти молча, лишь изредка обмениваясь рубленными фразами по делу.

И только когда над головой остались несколько метров последней лестницы, Рэм вдруг понял, что мышь в кармане уже давно не шевелится. Вытащив коробочку из кармана, он слегка встряхнул ее, но ощутил лишь безвольное перемещение маленького тельца вдоль донышка.

— Она сдохла, — констатировал Рэм, протянув Павлу коробочку.

Павел тяжело вздохнул.

— Моя захлебнулась еще в кишке, когда меня на веревке тащили...

Рэм медленно принялся избавляться от диггерской амуниции, и Павел, опустив голову, наконец смог сказать то, что мучило его последние часы.

— Ромыч, сколько ты за меня заплатил?

— Ты столько не зарабатываешь, — резко ответил Рэм, растягивая шнуровку на сапоге-чулке. Она нехотя поскрипывала под перчатками.

— Так сколько я тебе должен?.. — переспросил упавшим голосом Павел.

Рэм вздохнул и выпрямился, чтобы взглянуть приятелю в лицо.

— Мы считаемся уже на поверхности, или еще под землей?