Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Они миновали еще одну пару дверей и оказались почти одни в зале размером с баскетбольную площадку университета, где учился Леон. Люди здесь если и были, то очень далеко. Риа понизила голос – пришлось склониться к ней, чтобы расслышать.

– Когда ты снаружи, говоришь с Бюлем через его многочисленные щупальца вроде меня или по телефону, он – власть. Гигант. Но здесь, внутри его тела, он очень-очень слаб. Костюмы уравнивают шансы игроков. Все это – игра ума, аллегории. И ведь это только «Марк‑1», система, наскоро собранная после… несчастного случая. Милях в пяти отсюда, на глубине полумили, строится «Марк‑2». Когда будет готов, пробьем тоннель и переведем его туда, не повредив даже кожи «большого» Бюля.

– Ты никогда не рассказывала, что это был за «несчастный случай», как он сюда попал. Я думал, инсульт или…

Риа покачала головой, тихо прошуршав микропорой.

– Ничего похожего.

Они уже перешли зал, направляясь к дверям на другой стороне.

– Зачем здесь так много места?

– Осталось от прежней планировки, раньше здесь был просто институт биотехники. Зал использовался для общих собраний и симпозиумов. Теперь он для нас слишком велик. Требования безопасности не допускают больше десяти человек в одном помещении.

– Это было покушение?

Леон спросил не раздумывая, резко, словно срывал пластырь.

Снова шелест микропоры.

– Нет.

Риа положила руку на вентиль на двери, собираясь его повернуть и открыть проход дальше.

– Я что-то трушу, Риа, – остановил ее Леон. – Он на людей не охотится?

– Нет.

Даже не видя ее лица, Леон почувствовал улыбку.

– А может, ему нужны органы? Группа крови у меня не редкая, и за телом я не так хорошо ухаживал, чтобы…

– Леон, – перебила она, – если бы Бюлю понадобились органы, мы бы их прямо здесь и сделали. Распечатали бы часов за сорок, новенькие и чистенькие.

– Значит, я не стану ни добычей, ни пищей?

– Весьма маловероятно, – бросила ему Риа и открыла дверь.

В этой комнате было темнее, освещение напоминало свечное, а от пола шла ритмичная вибрация – вуфф, вуфф.

– Это его дыхание, – сказала Риа. – Здесь расположена система фильтрации. – Носком туфли она указала на вделанный в пол люк. – Кровеносная система наверху. – Леон выгнул шею, задрал голову к покрывающей потолок решетке, перевитой тонкими трубочками.

Еще одна пара дверей и еще прохладная темная комната, почти без звуков, а затем одна дверь в конце – дверь шлюзовой камеры, и перед ней еще один охранник в штатском; боковая комната со стеклянной дверью трещит от пристально следящих за экранами людей. У охранницы – на этот раз женщины, отметил Леон – на виду квадратный пистолет со вздутием на стволе, липучкой закреплен на боку.

– Он там, да? – спросил Леон, указав на шлюз.

– Нет, – возразила Риа, – нет, он здесь. Мы в нем. Помни об этом, Леон. Он – не то, что лежит там, в чане. Ты в каком-то смысле оказался в теле Бюля, едва выйдя из вертолета. Сеть датчиков протянута до самого аэропорта – она, как волоски у тебя на загривке, чувствует дующий в округе ветер. А теперь ты пробрался внутрь и сейчас у него в сердце или в печени.

– Или в мозгу.

И тут отовсюду прозвучал голос, теплый и добродушный.

– Мозг переоценивают.

Леон оглянулся на Риа. Та за щитком маски красноречиво подняла бровь.

– Настройка звука. Фокус для развлечения гостей. Бюль…

– Подожди, – вмешался Бюль. – Подожди. Мозг – это важно – сильно переоценивают. Древние египтяне думали, что он нужен для охлаждения крови, – вам это известно? – Он фыркнул. Леон чувствовал, что звук начался внизу живота и поднимался через туловище – очень приятный, проникающий звук. – Сердце. Они считали, что Я живет в сердце. Я раньше никак не мог понять: как же они не догадались, что Я – то, что лежит между органами слуха, позади органов зрения? А ведь эта одна из дурацких игр мозга, объяснение задним числом. Для нас очевидно, что орган Я – мозг, потому что мы уже знаем, где оно живет, и другого представить не можем. Когда мозг думал, что живет в груди, он прекрасно обосновывал и эту точку зрения: конечно, в груди, ты же чувствуешь там печаль и радость, голод и сытость… Мозг… вот вам и мозг!

– Бюль, – сказала Риа, – мы входим.

Наружная дверь зашипела, открываясь, и Леон увидел Бюля – он напоминал себе, что сказала Риа: Бюль не здесь, Бюль всюду, – но не мог избавиться от чувства, что Бюль тут. Чан Бюля был удивительно мал, не больше саркофага, какие устанавливали древние египтяне в погребальных камерах. Леон старался не таращиться внутрь, но невольно взглянул. Иссохший сморщенный мужчина плавал в ванне, перевитый тысячами оптоволоконных кабелей, уходящих в булавочные проколы на нагой коже. Еще были трубки. В большое отверстие в паху уходила одна, в выпуклый шрам на животе – другая, потоньше и с маленьким клапаном, а еще – в нос и в ухо. Безволосая голова была примята сбоку, как тыква, которая выросла вплотную к забору, и на плоском участке не было кожи, только белая кость и тонкая металлическая сеточка и еще грубая, узловатая ткань шрама.

Глаза скрывались за выпуклыми очками, которые при их приближении раскрылись диафрагмой, открыв неестественно яркие, блестящие, как бусины, глазные яблоки в глубоких темных глазницах. Рот под уходящими в ноздри трубками раздвинулся в улыбке, открыв белые и ровные, как на рекламе пасты, зубы, и Бюль заговорил:

– Добро пожаловать в сердце. Или в печень.

Леон подавился заготовленными словами. Голос был тот же, что он слышал из-за двери, теплый и дружеский: голос человека, которому можно доверять, который о тебе позаботится. Леон захлопал ладонями по комбинезону.

– Я принес вам дверную ручку, – сказал он, – только мне ее сейчас не достать.

Бюль рассмеялся – не фыркнул, как недавно, а громко расхохотался, заставив задрожать трубки и кабели.

– Фантастика, – сказал он. – Риа, он чудо!

От комплимента у Леона загорелись мочки ушей.

– Он хорош, – согласилась Риа. – Он далеко добирался по твоему приглашению.

– Слыхал? Она напоминает мне о моих обязанностях! Садитесь оба.

Риа подкатила два кресла, и Леон сел, чувствуя, как сиденье беззвучно подстраивается под его вес. Развернулось маленькое зеркальце, потом еще два, под углом, и Леон обнаружил, что смотрит Бюлю в глаза через отраженное в зеркале лицо.

– Леон, – попросил Бюль, – расскажи о последнем проекте, о том, что ты делал на последнем курсе.

Хрупкое спокойствие Леона как ветром сдуло, он вспотел.

– Мне не хочется об этом говорить, – сказал он.

– Понимаю, чувствуешь себя уязвимым. Но уязвимость – это не так уж страшно. Вот, скажем, я. Я считал себя непобедимым. Я думал, что могу создавать и уничтожать миры по своему вкусу. Я думал, что понимаю, как работает человеческий мозг – и как он отказывает.