Вероника Батхен - Вербариум [litres]

– Вам что здесь нужно? – спросила она шёпотом.

Старичок поднял палец и погрозил ей. Маша с силой захлопнула дверь, – сердце отчаянно билось. Она вслушивалась, – шаги теперь отдалялись: старичок, видимо, уходил по парадной лестнице вниз.

Вскоре с другой стороны залы раздались быстрые, сильные шаги мужа… Гусев вошёл весёлый, перепачканный копотью.

– Слей-ка помыться, – сказал он, расстёгивая ворот, – завтра едем, прощайте. Чайник у тебя горячий? Это славно. – Он вымыл лицо, крепкую шею, руки по локоть, вытираясь, покосился на жену. – Будет тебе, не пропаду, вернусь. Семь лет меня ни пуля, ни штык не могли истребить. Мой час далеко, отметка не сделана. А умирать – всё равно не отвертишься: муха на лету заденет лапой, ты – брык и помер.

Он сел к столу, начал лупить варёную картошку, – разломил, окунул в соль.

– Назавтра приготовь чистое, две смены, – рубашки, подштанники, подвёртки. Мыльца не забудь, – шильца да мыльца. Ты что – опять плакала?

– Испугалась, – ответила Маша, отворачиваясь, – старик какой-то всё ходит, пальцем погрозил. Алёша, не уезжай!

– Это не ехать – что старик-то пальцем погрозил?

– На несчастье он погрозил.

– Жалко, я уезжаю, я бы этого старикашку засыпал. Это непременно кто-нибудь из бывших, здешних, бродит по ночам, нашёптывает, выживает.

– Алёша, ты вернёшься ко мне?

– Сказал – вернусь, значит – вернусь. Фу ты, какая беспокойная.

– Далеко едешь?

Гусев засвистал, кивнул на потолок и, посмеиваясь глазами, налил горячего чая на блюдце:

– За облака, Маша, лечу, вроде этой бабы.

Маша только опустила голову. Гусев лёг в постель. Маша неслышно прибирала посуду, села штопать носки, – не поднимала глаз. А когда скинула платье и подошла к постели, Гусев уже спал, положив руку на грудь, спокойно закрыв ресницы. Маша прилегла рядом и глядела на мужа. По щекам её текли слёзы, – так он был ей дорог, так тосковала она по его неспокойному сердцу: «Куда летит, чего ищет? – не ищи, не найдёшь дороже моей любви».

На рассвете Маша поднялась, вычистила платье мужа, собрала чистое бельё. Гусев проснулся. Напился чаю, шутил, гладил Машу по щеке. Оставил денег, – большую пачку. Вскинул на спину мешок, задержался в дверях и перекрестил Машу. Ушёл. Так она и не узнала, куда он уезжает.

– А вы не торопитесь, Алексей Иванович, – сказал Лось, поглядывая на лазоревые цветы. – Европейское управление космических исследований обнародовало ряд новых снимков, полученных с Марса. Согласно представленным данным, на Красной планете было обнаружено два кратера, расположение которых свидетельствует о прошлой ледниковой активности на планете. Соединённые друг с другом кратеры были обнаружены в восточной части Бассейна Геллас на 38 градусах южной широты и 104 градусах восточной долготы. Расположение кратеров говорит о том, что, скорее всего, прежде здесь находился ледник. При анализе данных со снимков было установлено, что сначала лёд находился в верхнем кратере диаметром девять километров, а потом спустился в нижний кратер, диаметр которого составляет порядка семнадцати километров. Снимки, находящиеся в распоряжении учёных Европейского управления, были сделаны орбитальной станцией «Mars Express».

– Да, заехали, – сказал Гусев.

Сола посмотрела…

Сола посмотрела прямо в злые глаза странного зверя… И с того злополучного часа Бобёр…

И с того злополучного часа Бобёр, если он с Браконьером встречался, беспричинно грустнел, отворачивал взор и, как девушка, скромно держался. Балабона судьба им послала сама: по осанке, по грации – лев! Вы бы в нём заподозрили бездну ума, в первый раз на него поглядев. Он с собою взял в плаванье Карту морей, на которой земли – ни следа; и команда, с восторгом склонившись над ней, дружным хором воскликнула: «Да!» Для чего, в самом деле, полюса, параллели, зоны, тропики и зодиаки? И команда в ответ: «В жизни этого нет, это – чисто условные знаки. На обыденных картах – слова, острова, всё сплелось, перепуталось – жуть! А на нашей, как в море, одна синева, вот так карта – приятно взглянуть!»

Сола посмотрела прямо в злые глаза странного зверя, произнесла повелительным тоном одно или два слова, указала на меня и вышла из комнаты. Безобразное создание пересекло комнату по направлению к единственному выходу на улицу и вытянулось во всю свою длину у порога.

Это было моё первое знакомство с марсианской сторожевой собакой.

Я воспользовался отсутствием Солы, чтобы осмотреть комнату, которая оказалась местом моего заключения. Стенная живопись изображала сцены редкой и прекрасной красоты: горы, реки, озёра, моря, луга, деревья и цветы, извилистые просёлочные дороги – словом, всё то, что могло бы быть изображением видов Земли, если бы не иная окраска растительности. Работа принадлежала, очевидно, руке большого мастера, так прозрачна была атмосфера, так совершенна техника выполнения; но нигде ни одного изображения животного, человека или зверя, на основании которого я мог бы судить об этих иных, вероятно вымерших, обитателях Марса.

Пока я представлял своей фантазии совершать бешено-необузданный полёт в поисках возможного объяснения странных аномалий, с которыми мне пришлось столкнуться на Марсе, Сола возвратилась с едой и питьём. Она поставила то и другое на пол возле меня, а сама села поодаль, не сводя с меня внимательного взгляда. Еда состояла из фунта какого-то плотного вещества – консистенции нашего сыра, лишённого всякого вкуса, а жидкость представляла собой, очевидно, молоко какого-то животного.

Насытившись, я почувствовал себя значительно подкреплённым. Ощущая непреодолимую потребность в отдыхе, я растянулся на шёлковых тряпках и вскоре заснул. Я проспал, очевидно, несколько часов, так как, когда проснулся, было темно, и мне было очень холодно. Я обнаружил, что кто-то набросил на меня мех, но он соскользнул с меня, и в темноте я никак не мог найти его. Вдруг чья-то рука положила на меня мех, а вскоре прибавила к нему ещё один.

Я подумал, что это Сола была моим верным стражем, и не ошибся. Из всех зелёных марсиан, с которыми мне пришлось сталкиваться, только в этой девушке я нашёл черты симпатии, приветливости и преданности.