Вероника Батхен - Вербариум [litres]

– Попробуйте меня, – попросил столбик. – Зла не будет. В меня не встроены категории добра и зла. Только фильтр на лингвистическом уровне. Вы видели словари? Я – словарь. Больше ни на что не годен.

– Тогда скажи – кто и с какой целью тебя вывел, – потребовал Дед. – Муха, чеши к бабке. Помнишь, ты говорил, у неё весь год крещенская вода стоит? Неси сюда бутылку.

Муха живёт через дом от Деда. Ему туда и обратно – пять минут.

– Полетел! – сказал Муха и выскочил из комнаты.

– Так, младшего вывели из-под огня, – Дед вроде и пошутил, но как-то не слишком весело. – Гость, ты тоже бы хоть на лестницу вышел. Я докопаюсь, что это за нечистая сила…

– Так соврёт!

– У меня нет категории искажения. Я – симбионт для конкретной цели. Искажения смысла никому не нужно, – почему-то чёрный столбик избегал слова «ложь», и мы с Дедом одновременно уловили это, потому и переглянулись.

– Кто тебя вывел? – Дед повторил вопрос, причём очень строго.

– Их было много.

– Как их звали?

– У них нет имён. Они не используют слова для имён.

– Хорошо. Как они обращаются друг к другу?

Дед думал, что поставил вопрос правильно. Как же!

– Братец, соратник, морда, харя, рыло, пакостник, черныш, хвостяра, лапчатый… – забубнил столбик.

– Тихо! Им нужны имена?

– Имена-слова – не нужны.

– Что у них вместо слов?

– Не знаю.

Дед задумался.

– Может, Вельзевул? Астарот? Асмодей? – с надеждой спросил он.

– Вельзевул – Бааль-Зевув, «повелитель мух», иврит, – сразу доложил столбик. – Астарот – Ашторет, «толпы, собрания», иврит. Асмодей – Ашмедай…

– Тихо. Понял.

– Вы меня используете не по назначению. Я демон-симбионт, – напомнил чёрный столбик.

– У тебя тоже нет имени?

– Не требуется.

– Зачем ты понадобился? – Дед был настойчив, как будто почуял хорошую добычу. Это с ним случалось – только из-за его упрямства мы однажды полдня вскрывали дымоход и нашли-таки банку с серебряными монетами.

– Для передачи смыслов.

– Опять смыслы! – не выдержал я. – Стой, Дед! Не «зачем», а «почему»!

– Точно! Мыслишь! – похвалил дед. – Ну так почему ты понадобился?

– Потому что новые языки появились, количество символов и смыслов увеличилось тысячекратно…

– Дед, это он про вавилонское столпотворение! – догадался я. – Похоже, там не только люди перестали понимать друг друга, но и эти, не к ночи будь помянуты.

– Только люди. Стало невозможно понять людей, – поправил чёрный столбик. – Их настигло проклятье. Разрозненность языков – проклятье.

– Да уж, – согласился я и хотел поведать чёрному столбику, что по этому поводу творится в Латтонии, но не удалось.

– Ага! Вам надо было понимать людей, чтобы делать им гадости! А говорил – ты за пределами добра и зла! – закричал Дед. – Знаешь что? Вот тебе бутылка, лезь в неё сам, добровольно! Так, где бутылка?..

– Нет, – ответил он. – Не полезу. Если я вам не нужен, найдите мне хозяина.

– Без хозяина ты жить не можешь?

– Могу. Но плохо. На грани угасания. Как тут, – он шевельнулся, чтобы указать взглядом на осколки пузырька. – Очень хотел на свободу…

– А туда как попал? – спросил Дед.

– Закляли и посадили. Меня продавали четырнадцать раз. Последний раз продали магу Зайделю Дармштетту, чтобы он переводил манускрипты с латыни и со старофранцузского на немецкий. Маг, наверно, умер. Должен был умереть. Он вступал в симбиоз только для работы с манускриптами. Для действий и деланий у него был другой симбионт. Поэтому я остался заперт.

– А почему ты говоришь по-русски? Как ты русский язык выучил? – забеспокоился Дед.

– Не было необходимости. Он – во мне. Услышал вас – нашёл нужный блок.

– И латтонский язык – в тебе? – спросил я, надеясь, что чёрный столбик спросит: а что это такое?

– И старый латтонский, и новый латтонский, – ответил он.

– А говорил – не признаёшь добра и зла… – проворчал Дед. – Вот же оно, зло…

– Язык – вне добра и зла, – возразил чёрный столбик.

– Это тебе так кажется. Ты просто не знаешь…

Чёрный столбик промолчал.

– Сколько я пробыл в заточении? – наконец спросил он. – Может быть, случились перемены, о которых не знаю?

– И ещё какие перемены! – На нас с Дедом накатило дурное веселье. – Ты даже представить себе не можешь, что за перемены! Всё переменилось к чёртовой бабушке!

Когда мы отсмеялись и утёрли слёзы, чёрный столбик сказал:

– У него нет бабушки. Не говорите так больше.

– Ладно. Этот твой Зайдель Дармштетт где жил?

– В Шпессарте.

– Шпессарт – это Германия. А ты как-то оказался в Латтонии.

– Что такое Латтония?

Мы переглянулись.

– Язык знаешь, а страну не знаешь? – спросил я.

– Я служебное устройство. Знаю слова. Слово «Латтония» не знал.

– Но если есть латтонский язык, то где-то должна быть и Латтония… Стоп, я понял! – воскликнул Дед. – Ты проспал образование Латтонии! Это что-то вроде страны. Раньше её не было, а потом возникла, и ей придумали название – произвели от латтонского языка. Латтония – это лимитроф. Тупой и бездарный лимитроф.

– Благодарю! Чувствительно благодарю! – ответил столбик. – Это большая радость – получить новое слово.

– Кому – радость, а кого блевать тянет, – однозначно отреагировал Дед.

И мы на два голоса кое-как объяснили столбику смысл его радости.

– Лимитроф – это когда территория на окраине империи отделяется и становится самостоятельным государством… – обобщил он. – Но что в этом плохого?

– Плохо то, что территории кажется, будто она сама этого добилась, – сказал я. – Будто это её национально-освободительное движение привело к такой победе…

– И на территории этой территории начинается национальное возрождение. Язык местных жителей объявляется государственным, а население резко делится на две части, у одной – все права, у другой прав наполовину меньше, – начал Дед.

– По какому принципу население делится на половины? – спросил столбик.

– Да по национальному! Местные – одна половина, русские – другая.

– Вы – из русской половины. Значит, у вас мало прав?

– Ну да…

Мы чуть было не прочитали ему лекцию о двадцатилетней независимости Латтонии и о крахе всего, что только можно было порушить и разворовать, но явился Муха.

– Орлы, срочно нужны деньги, – сказал он.

– А святую воду принёс?

– У Наташки мать в больницу загремела. Положение тяжёлое. Что-то вроде прободения язвы. Много крови потеряла. А операция Наташке не по карману. Так что вот… ну, вы меня поняли… смогу – верну…

Дед присвистнул.

– Так, скидываемся, – сказал я. – У меня двадцать крон были отложены на новую флешку и на кроссовки.

– У меня тридцать пять в заначке, – добавил Дед. – И на следующей неделе продаю накачанного «перса», но там аванс просить неприлично.