Вероника Батхен - Вербариум [litres]

Вот на что замахнулся Дед. Два геймера, один фрилансер и чёрный столбик – против трёх партий, формирующих правительство, и орды замороченных чудаков. Красиво, да?

Но нам троим надоел этот бардак.

Мы пошли на митинг, устроенный национал-идиотами против русских школ, во всеоружии: у нас были на груди бантики из ленточек национальных цветов: белого, синего и зелёного. То ещё сочетание, но с глубочайшим смыслом: синий означает море, зелёный – землю, белый – чистоту помыслов. Если вспомнить, что рыбный флот мы по указанию европейских экспертов пустили на иголки, сельское хозяйство по их же директивам разорили напрочь, а чистота помыслов в нашей Думе и не ночевала, то бантики получаются совершенно издевательские.

Декорированные под юных энтузиастов, мы с Мухой молча пробились в первые ряды. Дед остался сзади, чтобы при необходимости прикрывать наш отход.

Общество собралось неприятное. Я ещё понимаю людей, которые объединились ради любви к своему языку. Но этих сплотила ненависть к чужому языку. На их рожи смотреть было тошно. Я ни разу не попадал в такую компанию, и что меня поразило – лица были какие-то одинаковые. Как будто они собирались запеть одну и ту же песню и уже раскрыли рты – хотя рты до поры были закрыты.

Толпа расступилась, чтобы пропустить любимцев публики – несколько профессиональных политиков и молодёжную секцию партии «Дорогое отечество». Тут-то мы и сработали. Я, стоя за спиной у Мухи, почти впритирку, еле слышно произнёс заклинание и поманил пальцем. Тут же на моей ладони возник столбик. Муха прочитал заклинание всасывания и незаметно коснулся пальцем первого подвернувшегося идеологического рукава. Столбик исчез.

Оставалось ждать результата.

Нам повезло – симбионт внедрился в старую громогласную рухлядь, вдохновителя всех патриотических глупостей. Называть его имя – больно много чести ему будет. Его выпустили на трибуну вторым. Трухлявый дед протянул к публике руку и проникновенно заговорил.

– Друзья мои, соотечественники мои, единоверцы мои! – сказал он. – Латтония в опасности, и, пока русские отдают детей в свои школы, у нас растёт и зреет пятая колонна. Ради их же пользы следует перевести образование на латтонский язык…

Тут толпа опомнилась.

Проникновенную речь дед толкал по-русски.

Ой, что тут началось! Его сперва стали вежливо окликать. Он не понимал, в чём дело. Ему предложили перейти с русского на латтонский. Он сказал, что говорит на чистейшем латтонском. Тогда организаторам стало ясно, что дед спятил. Его попытались вежливо свести с трибуны – а трибуна, между прочим, каменная, если в неё хорошо вцепиться – долго продержишься. Ему стали шептать на ухо, что у него проблемы со здоровьем. Он отругивался по-русски. И наконец всем стало ясно, что он таки сошёл с ума. Дед стал обвинять соратников в том, что ему хотят заткнуть рот, и всех назвал продажными тварями, которых задёшево купила Москва. В здравом уме он бы ссориться с партийными господами не стал.

Митинг завершился дракой на трибуне.

У кого-то хватило ума вызвать бригаду из дурдома.

Пока деда вели к машине, Муха быстренько выманил нашего симбионта, и мы дали дёру.

– Так, орлы, – сказал радостный Дед. – Где у них ближайшая тусовка?

– Это надо в Инете смотреть, – ответил я. – Сматываемся. Тут больше делать нечего.

– Гля… – прошептал Муха. – Вот тебя тут только не хватало…

Митинг был устроен в парке возле памятника национальным героям. Если не знать, кому памятник, вовеки не догадаешься – груда каменных глыб с трибуной посерёдке. К этой груде вели три аллеи. На той, которую мы выбрали для отступления, стояли Райво-Тимофей и его ребята. Они в митинге не участвовали – они пришли посмотреть издали. Ну и увидели нас…

– Не фиг позориться, – проворчал Дед. – Орлы, отцепляйте бантики.

Их было четверо, нас – трое. И мы понимали, что в парке они разборку не устроят. Просто лишний раз с ними сталкиваться – портить себе настроение. Мы сунули бантики в карманы и прошли мимо них, рассуждая о больничных нравах: к санитарке без пятёрки и не подходи. Потом я скосил глаза – они смотрели нам вслед.

– У Тимофея в голове лыжной палкой помешали, – сказал Муха. – Вот какого беса он решил стать Тимофеем? Что это за извращение? Человек, который ходит на такие митинги, не имеет права быть Тимофеем!

– Муха, ты что такое говоришь? – спросил Дед.

– Говорю, что Тимофей, оказывается, тоже умом тронулся на национальной почве.

– Да, так и есть, но почему ты говоришь это по-латтонски?

– Дед, ты так не шути…

– Дед не шутит, – вмешался я. – Ты говоришь на литературном латтонском языке, и даже все окончания правильные.

– Симбионт! Дед, вымани-ка его!

– А он что, в тебя всосался?

– Ну да! Куда я ещё мог его девать в толпе?

– Вон там, над прудом, никто не помешает, – сказал я, высмотрев сверху пустые скамейки на холмике.

Мы повели туда Муху, и Дед выманил симбионта. Тот встал на лавочке чёрным столбиком и молчал.

– Послушай, мы не сердимся, мы не будем тебя наказывать, мы вообще очень хорошо к тебе относимся, – проникновенно начал Дед. – Мы и в банку тебя засовывать не будем. Ты только объясни, что это значит. Почему ты заставил Муху говорить по-латтонски?

– Это равновесие, – ответил чёрный столбик.

– В каком смысле?

– Хозяева предложили исполнить приказ. Показался странным. Спросил – это добро или зло. Объяснили – это равновесие. Понял.

– Равновесие, – повторил Муха. – Дед, тебе придётся лечь на амбразуру.

– Это как? – спросил Дед.

– Ты из нас троих больше всего похож на латтонца. Если Гость вдруг по-латтонски заговорит – это будет дико.

– Я говорю! – возмутился я. – И экзамен сдал, и корочки получил!

– Ты хочешь, чтобы они тебя принимали за своего? А Дед всё равно дома сидит…

– А мать, а тётка? – возмутился Дед. – Нет, мы это дело в орлянку разыграем. Когда следующую кандидатуру выберем. Гля, орлы…

Мы сидели на холмике, а малость пониже, шагах в тридцати, стоял Тимофей со своими, стоял прямо у воды.

– Чего это они за нами следят? – спросил Муха. – На кой мы им сдались? Гость, твоя очередь прятать симбионта.

Мне было страшновато, но я кивнул.

На самом деле всасывание симбионта – штука безболезненная. Только вдруг испытываешь необъяснимый прилив бодрости. Дед это так объяснил – симбионт обменные процессы активизирует, потому что мозгу для работы с симбионтом нужно побольше кислорода. А сам наш чёрный столбик знает слово «кислород» на сотне языков, но смысл слова ему недоступен, он сам в этом честно признался. Он, оказалось, может трудиться в абсолютном вакууме.

Мы спустились с холмика и пошли прочь из парка. На выходе обернулись – Тимофей со своими провожал нас на порядочном расстоянии.