Вероника Батхен - Вербариум [litres]

«Нет, я просто вижу того, кто прочёл надпись на реверсе или аверсе, ну, на противоположной стороне „дубль-бабы“, – успокаиваясь, подумала женщина. – Как странно, что это произошло одновременно. А он меня видит?»

«Мы приближались с двух сторон, каждый из своих миров, – успокаиваясь, подумал мужчина. – Но не может такого быть, чтобы вибрации воздуха вызвали перемещение во плоти».

«Это просто иллюзия, – сказала себе женщина, медленно-медленно отступая в глубь комнаты. – Я разбудила зеркало, но осталась прежней. И когда закрою глаза, всё исчезнет. Интересную штуковину ты откопал, Фёдор Иванович…»

«Фадэ наткнулся на развилку меж мирами, – отступая медленно от зеркала, трезво решил учёный. – Мы подошли так близко друг к другу, что смогли увидеть – но это лишь миг, и он закончится, стоит лишь отвернуться от зеркала».

Уже не зная этого, не видя больше друг друга, мужчина и женщина одновременно отвернулись от зеркал и подошли к окнам – конечно же, каждый в своём мире.

Он отключил подсветку и долго вглядывался в коричневый полусумрак, окутывающий кубы и пирамиды зданий вокруг главного путепровода. Она приоткрыла фрамугу и, опираясь на подоконник, всматривалась в голубоватую дымку, скользящую между башнями и параллелепипедами проспекта.

Синхронизация отступала всё дальше и дальше, и они думали уже совсем несхожими словами и образами, но в общем-то об одном и том же. Что хитрый деляга, получив расшифровку, непременно захочет «вкусить высоких чувств», прежде чем продаст артефакт. И прочтёт заклинание, возложив руку на каменное чело.

И окажется в иномирье, и не мысленно на считаные секунды, а во плоти и навсегда.

Я познакомился с покойным Ильёй Аркадьевичем на последнем заседании городского клуба фантастов. Там как раз бурлил апофеоз побиения камнями очередного наивного автора, только что отчитавшегося и теперь, с тихой улыбкой мазохиста, внимавшего критике. Когда новый прокурор стал протискиваться к трибуне, я, пользуясь случаем, стрельнул у него сигарету и направился к выходу. Вообще-то я не курю, но это был единственный уважительный повод дождаться раздачи дефицитных книг на лестничной площадке, а не в зале судилища.

Обнаруженный мною на ступеньках человек пенсионных лет держал в руках незажжённую «Приму» и явно не собирался доставать спички.

– Я так понимаю, что вы тоже не курите, – улыбаясь, сказал он, и через пять минут беседы я не перешёл с собеседником на «ты» лишь по причине разницы в возрасте.

Илья Аркадьевич оказался милейшей личностью, а также владельцем прекрасной библиотеки, старавшимся не обсуждать книги, а читать их. В этом наши интересы полностью совпадали. Ещё через два часа я шёл к своему новоиспечённому знакомому пить чай, локтем прижимая к боку честно заработанные тома.

Библиотека Ильи Аркадьевича превзошла мои самые смелые ожидания. Я с головой зарылся в шелестящие сокровища, изредка выныривая для восторженных междометий и отхлёбывания непривычно терпкого зелёного чая. Обаятельный хозяин, щуря весёлые голубые глаза, отнюдь не умерял моих порывов, и под конец вечера я с необычайной лёгкостью выцыганил у него до вторника совершенно неизвестное мне издание Мацуо Басё, размноженное на хорошем ксероксе и заботливо переплетённое в бордовый бумвинил. Если учесть при этом, что темой моей самодеятельной монографии было «Влияние дзэн школы Риндзай на творчество Басё в лирике позднего японского средневековья»… Широко, конечно, сказано – монография, но всё-таки… Вот так, на самой тёплой ноте, и закончилась первая из трёх моих встреч с покойным Ильёй Аркадьевичем, и поздно теперь впадать в привычную интеллигентскую рефлексию, твердя никчёмные оправдания… Поздно. Да и незачем.

Вернувшись домой, я опустился в кресло и не успокоился до тех пор, пока не перевернул последнюю страницу выданного мне томика. Если вы умеете глядеть на книжные полки, как иные глядят на фотографии старых друзей, – вы поймёте меня. А одно хокку я даже выписал на огрызке тетрадного листа. Потому что в предыдущих изданиях, вплоть до академического тома Токийского университета, я не встречал таких строк:

На следующее утро я вновь внимательно перечитал сборник. Два новых хокку были выписаны, на сей раз в блокнот. К концу недели я знал, что ни в одном отечественном или зарубежном издании, зарегистрированном в каталоге Бергмана, этих строк нет. Получив подобную информацию, мне оставалось либо обвинить Илью Аркадьевича в самовольном вписывании стихов, вероятно, личного сочинения, либо признаться, что годы моего увлечения пропали впустую, либо… На третье «либо» у меня просто не хватало воображения. Первых двух было достаточно, чтобы считать себя идиотом. Ведь не мог же я, в конце концов, считать гостеприимного пенсионера скромным замаскированным гением. Пришлось остановиться на многоточии…

Когда во вторник я ворвался к Илье Аркадьевичу олицетворением бури и натиска, весь мой азарт был моментально сбит коротеньким монологом:

– Не суетитесь, дорогой мой, и позаботьтесь запереть за собой дверь… Если бы я умел писать такие стихи, в авторстве которых вы желаете меня скоропалительно обвинить, то сейчас, скорее всего, я ехал бы за Нобелевской премией, а Бродский занимал за мной очередь. Так что давайте вернёмся к нашей теме, но дня через три-четыре. Когда вы поостынете. А пока возьмите с полки пирожок. В виде вон того сборничка. Да-да, левее… И когда будете наслаждаться парадоксами бородатого любителя вина и математики, то не забудьте обратить внимание на 265-е и 301-е рубаи. Потом можете, если хотите, запросить каталог Бергмана или любой другой, и обвинить меня также в подражательстве Омару Хайяму, в числе прочих.

Я послушно взял предложенного мне Хайяма и позаботился прикрыть дверь с той стороны.

Каталог подтвердил то, в чём я уже не сомневался. Названные рубаи никогда не издавались. А в 167-м косвенным образом упоминалась Нишапурская Большая мечеть Фансури. Построенная через семь-восемь лет после предполагаемой смерти Омара Ибрагима Абу-л-Фатха ан-Нишапури. Более известного под прозвищем Хайям.

В назначенный день я пришёл к Илье Аркадьевичу, готовый продать ему душу и сжечь его на костре. Одновременно. И он понял это.

– Скажите, дорогой мой, вы можете занять мне пять рублей?

Я машинально извлёк помятую пятёрку.