Гуго Вормсбехер - Куда идём?

Поэтому: что было простительно Германии под Гитлером и России под Сталиным и что было простительно ельцинской и еще простительно сегодняшней России, вряд ли простительно сегодняшней Германии: с дееспособного и спрос другой.

Впрочем, стоит ли вообще пытаться выяснять, кто виноват, если от имени государства в государстве ведут государственную политику не в интересах государства? Наша цель ведь не просто анализ ситуации и ее генезиса, и не поиск виновных. Наша цель — добиться решения проблемы российских немцев. Поэтому еще раз: оставим позади, не забывая, прошлое — и давнее, и недавнее. Давайте, учтя общие ошибки и достижения, которых кстати тоже немало, попробуем здесь и сейчас вместе сделать наконец то, чего 60 лет ждет невинно пострадавший народ, что уже десять лет назад решили осуществить две великие страны по отношению к 250 лет назад совместно рожденному и совместно за то неоднократно наказанному своему "ребенку" — восстановить по отношению к нему справедливость, дать ему настоящее и будущее, соответствующее величию его родителей не по уничтожающим ударам с той и другой стороны в моменты разлада, не по раздраженным требованиям не возникать в моменты сближения, а по настоящей постоянной родительской заботе и признанию заслуг сына, не предавшего и в самые трудные времена никого из своих родителей, отдавшего столько сил и крови благополучию каждого из них и жаждущего только одного: установления мира и согласия между ними.

Признавая большое, даже определяющее значение германской помощи в последние десять лет, мы тем не менее наблюдаем часто и недовольство ею: ее результатами, ее содержанием, ее формой. И дело здесь, видимо, не только в том, что всегда хочется большего. И не в том, что можно было сделать все лучше. Ощущение, когда наблюдаешь за сосредоточенной деятельностью германских исполнителей, такое, будто смотришь на муравейник: все в движении, каждый имеет какую-то цель, все действуют по каким-то четко заданным правилам, но ни этих целей, ни этих правил увидеть или понять тебе не дано. Хуже того: наступает момент, когда ты вдруг ощущаешь, что германские партнеры сами смотрят на нас, как на муравейник. Но в отличие от нас, их взгляд полон неколебимой уверенности в том, что они-то знают абсолютно точно и цели, и правила созерцаемого ими муравейника. И что эти цели и правила никуда не годятся. А отсюда их удел — действовать только по-своему. А как такое вмешательство в чужое жизненное, трудовое, духовное пространство отзовется — это их совершенно не волнует.

Пытаться что-либо объяснить, помочь или возмущаться почти бесполезно. Не помогают и надежды на общие гены. И исподволь начинает брезжить в какой-то твоей извилине вопрос: да немцы ли они еще вообще? Но привычка к самокритике тут же подменяет его другим: а может быть, мы уже не немцы? И вспоминается емкое немецкое слово: auseinandergelebt, которое переводится только описательно: живя каждый своей жизнью, разъединены этой жизнью.

За 250 лет своей истории в России мы прошли путь, определивший наш особый национальный менталитет, сформировавший наш национальный характер, выработавший строгие правила поведения и жесткую шкалу национальных ценностей. Несколько десятков тысяч человек, лишенных когда-то возможности нормально жить в разоренных бесконечными войнами землях Германии, поверили красивым сказкам российских зазывал-комиссаров и двинулись в путь в далекую незнакомую страну, где им обещали главное для них — землю. Но земля оказалась настолько скудной, климат настолько жестоким, обман и воровство комиссаров настолько бессовестным и вдобавок набеги кочевников настолько регулярными и опустошительными, что выжить в этих условиях требовало особых качеств. Так укрепился общинный дух — потому что в одиночку справиться с такими бедами было невозможно. Так выработались стойкость и стоицизм, бесконечное упорство и трудолюбие, бесконечное терпение и опора на собственные силы и беспрекословный авторитет мужчины как отца, хозяина, добытчика и защитника, носителя всех этих качеств. А инстинкт самосохранения народа в таких неблагоприятных условиях привел к исключительной многодетности семей и бесконечному уважению к женщине — матери, хозяйке, неутомимой труженице, никогда не теряющей самообладания, всегда верной опоре мужу.

То, что немцы жили теперь среди чужих народов, чьи обычаи, язык, нравы, религия были им непонятны, делало особенно ценными для них их собственный язык, их обычаи, жизненный уклад и религию. В мононациональной стране все это естественно, как воздух, и существует как бы само собой. В инонациональной среде, будучи в меньшинстве, без поддержки со стороны, сохранить это можно только неимоверными усилиями: это нужно беречь, лелеять, оберегать, хранить и передавать потомкам как святыню, ибо утратить хоть что-то из того, что составляет суть, жизнь народа — это значит утратить сам народ.

Не отсюда ли такое болезненно-жертвенное отношение ко всему своему национальному у российских немцев до сих пор — подвиг матери, бабушки в сохранении морали, обычаев и веры в семье; подвиг учителя в сохранении родного языка; подвиг пастора в сохранении религии; и подвиг отца как носителя почти религиозного сурово-благоговейного отношения к труду. И не потому ли, когда у народа была отнята возможность совместного проживания, т. е. когда все эти главные национальные ценности лишились своего фундамента, без которого ни сохранить, ни передать их практически невозможно — это было воспринято и воспринимается до сих пор как начало гибели самого народа. Подвиг наших отцов, дедов и прадедов, сохранивших родной язык, свою национальную культуру, свой народ в таких условиях — требовал неимоверных усилий, самоотдачи, упорства и чувства ответственности за будущее своих потомков. Человеку, выросшему в мононациональном государстве, не понять, что значит для нас все национальное.

В тяжелейших условиях, когда во время войны нас обвинили в сотрудничестве с врагом, когда долгое время и после войны к нам относились как к врагу и когда до сих пор национальность "немец" резко настораживает — сохранить свой язык, свои обычаи, свою национальность, свою немецкую фамилию — это было и мужеством, и преданностью своему народу, и формой протеста против несправедливостей, против власти, породившей эти несправедливости. Этого тоже никогда не понять до конца человеку, не прошедшему наш путь…

Живя своей жизнью, российские немцы стали совсем другими немцами. Сто лет назад один из колонистов Поволжья поехал в Германию, чтобы разыскать, откуда прибыли его предки. Но никто там ничего даже не слышал о колонистах в России. Знали про Волгу, знали о "роскошной икре", но о колонистах — ничего.