Александр Левин - Время взаймы [СИ]

Ларин шел по мокрой траве. С холма вся деревня была, как на ладони. Садилось солнце, и небо поэтому было каких-то сумасшедше красивых оттенков красного и оранжевого. Откуда-то донеслось долгое коровье мычанье, следом мальчишечье «геть-геть», а за ним звон колокольчика. Над несколькими домами дружелюбный серый дым - там топят баню.

Ларин боялся, что окружающее пространство растает, тоже оказавшись иллюзией, но через время, неизвестно, какое количество времени, ясно понял, что сбежал.

Мать поджимает губы, хочет казаться сильной, но звонок раздается опять, и рука ее, тонкая, почти прозрачная рука с чашкой чая, вздрагивает. Мама долго смотрит на меня, словно забыв зачем, но вот оживает, как бы просыпается, и пытается поставить чашку на стол, не пролив - но не выходит. Чай выплескивается на стол. В дверь опять звонят. По маминой щеке скатывается слеза. Я не знаю, что можно сделать, чтобы ей перестало быть больно.

- Можно я открою, мама?

В дверь начинают стучать, становится слышно грозное бормотание.

- Мама, можно я открою? Разреши мне открыть, мам, пожалуйста.

Холодильник дергается и затихает. В доме пахнет хлебом. Не знаю почему. В холодильнике несколько дней ничего нет, мы заказываем пельмени в продовольственном подвале, не доедаем их и выбрасываем. Чаще всего утром их выношу я, так как мама велела не бросать пропавшую еду в унитаз, потому что может засориться канализация. В последнее время она очень много внимания уделяет незначительным, глупым мелочам. Вчера утром на груде застывших в тарелке пельменей, как ящер на груде костей, оставшихся на поле грандиозного сражения, стоял таракан. Или сидел. Он меня увидел (если они это умеют), но уходить не стал. Я не двигался тоже. Таракан шевелил усиками, прислушиваясь.

- Андрей, - сказала мама, и через силу сглотнула, как при ангине. - Открой, пожалуйста, дверь, сынок. Наверное, привели папу.

- Хорошо, мама.

- Открой, пожалуйста, дверь. Ладно? Пойди открой дверь, пожалуйста.

Мама не была сумасшедшей, она все прекрасно знала и понимала, - и проклятая рыжая, как таракан, тетка, имя которой постоянно выпадает у меня из головы, не смогла маму убедить в том, что «пора сдать», пока не смогла - но такие вещи, «заскоки», как раньше называл это папа, помогали маме пережить то, что происходило с нами. Но еще ей нужно было помочь мне пережить стресс. Я ведь еще ребенок и ни в чем не виноват, так говорят. Она понимала, что не может забрать себе горе. Просто иногда ничего не могла с собой поделать. Я вышел в коридор.

- Кто там?

- Какого хрена, - гавкнула дверь, смачно выругалась и велела:

- Открывайте немедленно! Участковый!

- Я же говорила, что они там, - сказал второй голос, старушечий, - свет на кухне горит.

На пороге стояли участковый, соседка сверху и ее дочь, которая была на два года меня старше, общалась с парнями из «высшей лиги» и, как все, говорила, что я церебральный, а когда всех не было, говорила, что я милый и «спасибо за то, что помогаешь». Так говорила.

Она была красивой, эта девочка. Тонкой, как травинка, с большими зубами и глазами насыщенно-синего цвета и немного разного размера. Наверное, я мог бы в нее влюбиться.

- Где твоя мать? - прорычал участковый.

За последние две недели он был у нас двенадцать раз. Слева от него, опустив голову, как провинившийся ребенок, стоял отец. Он был в одних только трусах, дрожал от холода и покачивался из стороны в сторону, кажется, что-то напевая себе под нос.

- Ничего страшного, - сказал я.

- Что «ничего страшного»? - разозлился участковый. - Мать свою позови! Немедленно!

Он вошел в квартиру без приглашения. Толкнул папу вперед прямо на меня, и тот упал бы, если бы я не поддержал.

- Анастасия! - заорал так, что я вздрогнул.

Уже вижу, как мама плачет, ревет, машет руками, объясняя, что всяким человеческим силам есть предел. Но ведь участковому тоже нелегко, они с папой были приятелями. Раз в несколько недель встречались и пили пиво: или у нас дома, или ходили куда-то. Отец говорил, что они когда-то то ли работали, то ли учились вместе.

- Пап, - я осторожно касаюсь пальцами папиного лица. - Пап, ты меня слышишь?

Он резко поднимает голову и смотрит на меня таким осознанным, здоровым взглядом, что у меня щемит сердце. Хочется заплакать, но нельзя.

- Все в порядке, солдат. Все хорошо, - и треплет пальцами, указательным и большим, за щеку. И мутнеет, уходит, теряет контроль.

- Кто еще может помочь, прием, - говорит. - Прием-прием, второй, я база. Террорист обнаружен. Дайте мне чаю, Алина Борисовна! Можно попросить у вас чаю, черт вас побери! Только не две ложки, не две, пожалуйста, черт, я же сказал, что не две! А не то что?

Озирается по сторонам, в безумных глазах азарт.

- Носорог, конечно! Семейство непарнокопытных млекопитающих из надсемейства носорогобразных нам ничем сейчас не поможет! Эти штуки вообще никому не могут помочь! Понял ты, или нет, мразь?

Взгляд злой. Пауза. Виновато натягивает улыбку, будто не понимает, где он, кто он, и что происходит. Хочет, но не может больше.

- О чем это... это я? О чем я?

- Ты говорил про носорога, пап.

- Конечно! Конечно, сыночек, конечно, родной... Ты прости меня, солдат, я... Прости, пожалуйста, я правда... - смотрит куда-то поверх моей головы, застыв, потом резко дергает головой. - Слушай, ты не знаешь, где мой сын, парень? Я не могу его найти. Ему всего два, он маленький и куда-то убежал. Мне нужно его найти. Помоги мне! Ты можешь мне помочь?

- Я твой сын.

- А я твоя мать!

И смотрит на меня, пусто и пристально.

- Но кто же тогда мой отец?

- Все хорошо, папа, пойдем. Пойдем...

Я беру его под руку и веду в спальню, стараясь не слушать больше и, главное, не заплакать. Самое сложное. Из кухни доносятся голоса. Входная дверь осталась открытой, и оттуда несет холодом и чужим любопытством.

- Ложись, ложись, пап. Все хорошо.

- Ты видел когда-нибудь грибы размером с дом? - спрашивает он. - Вооот такие! - и широко, по-дестки разводит руки в стороны. - Видел?

- Я...

- Он придет.

Во взгляде теперь страх. Настоящий, животный.

- Он придет. Он придет. Он заберет все, что не наше. Все, что не для нас. Он придет! Придет!

Отец начинает дергаться, я пытаюсь держать крепче, но не выходит.

- Все хорошо. Папа, посмотри на меня! Все хорошо!

- Он придет! Придет! Он придет! Он придет!

Утром папу увозят. Потом мама не отвечает на мои вопросы и ходит бледная, как смерть. А вечером следующего дня после того, как папу увезли... он пришел.

***

Папа болел всегда. «Заскоки» у него случались столько, сколько я себя помню. Он иногда мог вдруг почувствовать страшную боль в голове, иногда ему казалось, что рядом кто-то есть, кого никто больше не мог видеть, а иногда он воображал, будто превратился в какое-то большое неуклюжее животное и обязательно должен кого-то от чего-то защитить. Раньше все это было редко, мы с мамой оставались для него самым важным на свете, он пытался бороться с демоном, который пожирал его изнутри, но в последний год сильно сдал. Больше не мог бороться.