Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

— Ты это когда о Калине с войском несметным прослышал? — осторожно спросил Илья.

— Так это… надысь… Как заслышал, короткой дорогой и поспешил. Заплутал малость, это было, свернул пару раз не туда…

— Пошли, пошли, — добродушно обнял его за плечи Илья. — Никуда твой Киев от тебя не денется… И Киев, и хан твой… — Покачал головой и повторил вслед за Иванищем. — Заплутал малость…

Хоть и было их: на заставе трое да Иванище, а от молвы никуда не спрячешься. Узнал народ о случившемся, и пошла гулять песня задорная, смешливая. Не как на самом деле приключилось, ан и не совсем в сторону. Ну а уж если и в сторону, то не как Иванище заплутавший…

Только редко так случается, чтобы посмеялись, да забыли. Хоть и нет пока рати, а вести недобрые время от времени до заставы доходят.

Был у богатырей еще один побратим, Мишка Потык, тот самый, что на подмогу спешил, ан толком не успел. Потрепал слегка степняков уходящих, они его потрепали, тем и ограничилось.

Этот самый Мишка норова был больно упертого. Как в голову втемяшится, так и делает, никогда совета доброго не послушает. Что товарищ верный, что коли помимо головы дурной — золото-человек, то не отнять; но уж коли решил чего, садись в сторонке да поглядывай, куда его кривая вывезет. Ровно отрок, хоть и мало кому удалью да силушкой уступит.

О ту пору, — это еще у князя дружно жили, — не случилось в городе Добрыни, а дань собирать надобно. Илья в одну сторону отправился, Алешка — в другую, Мишка, — деваться некуда, раз под рукой оказался, — в третью. Ну вот чего там особого? Приехал, забрал готовое, в Киев отвез — и гуляй себе, дело привычное. У Ильи с Алешкой так и случилось, а Мишка…

Что он там по дороге себе навыискивал, про то отдельно рассказывать, и не один день. Иной в ливень сухим вернется, а этот в вёдро ни одной лужи не пропустит. Как только за чем едет не позабыл… И вот так случилось, что подъелся до крошки, а за целый день так ничего и не устрелил. Ну, кто Мишку на пиру видел, тот сразу поймет, каково это для молодца — ему день, что другому неделя. Решил заночевать у какой-то речки, костер развел, в воде пошарил — ни тебе раков, ни рыбы не словил, так лег.

«Лежу это я, — рассказывал, — ан не спится. Только глаза закрою, как вижу стол богатый, от яств ломящийся. Открою, все одно не легче. Воды столько выпил, раздулся, что твоя бочка, думал, поможет. Не помогло, только маеты добавилось. И тут слышу, вроде как плеск с воды доносится. Прислушался — так и есть, только темно больно, не видать, чего там. Хорошо, месяц показался, развиднелось немного. Гляжу — лебедь-птица плывет, крыльями по воде плещет. Схватил лук, натянул, а стрельнуть не могу. Будто кто веревкой опутал. А эта плещется себе, и плещется, и даже вроде как дразнится.

Сколько так простоял, не ведаю, только вижу, сложила крылышки и тихохонько так ко мне плывет. Вижу, и не лебедь это вовсе, а красная девица по воде легонько ступает. Тут меня вроде как отпустило, щелкнула тетива по запястью, лук в одной руке, стрелка в другой.

А она улыбается.

— Что ж, ты, — говорит, — Михаил, свет Иванович, никак суженую свою подстрелить решил?.. Чем же это я тебе не угодила?.. Аль собой нехороша, аль другая сердечком завладела?..»

Так было, или не так, — Мишке соврать, что забор пнуть. Вот говорят: «красиво не соврать, правды не сказать», а у Мишки получается, что ни слово — то правда, потому как начнет рассказывать, глухой уши развесит. Что вместе с данью жену молодую привез, Марьюшку, про то спору нету, а до всего остального — не дознались. Еще то правда, что походка у красавицы — чисто лебедь плывет, оттого и прозвали ее Марьюшка — Лебедь Белая. Многие на нее засматриваться начали, поначалу, пока Мишка тех, кто глаза шибко намозолил, не вразумил — нечего, мол, на чужих жен рты разевать. Доходчиво так вразумил, так, что у других враз охота глазеть пропала. Кому ж охота с мордой побитой ходить?

Со стороны посмотреть — что Марьюшка средь баб, то Мишка средь мужей. Кому знать, сколько слез девичьих по укромным уголкам пролито, как он жену себе привез? Только красота, — не она жизнь ладной делает. Что там промеж них случалось, ан Потык все больше по поручениям княжьим разъезжать принялся. И вроде как с неохотой домой возвращался. Не сказать, чтоб всем в глаза бросалось, ан совсем тоже не укрылось.

Сколько там прошло, ровно гром посреди ясного неба грянул. Не стало Марьюшки. Вроде давеча улыбчивой видели, а сегодня уже и не стало. Сотоварищи, как узнали, проведать пришли, не надо ли чего, а Мишка сидит возле избы, чернее черного. Слово за слово, дознались, что уговор промеж них с Марьюшкой заключен был: ежели кто первый умрет, второму вслед за тем живому в могилу идти. Это что же, на костер? Нет, в землю, по обычаю той земли, откуда она родом.

Начали Мишку уговаривать, где ж это видано, чтоб такой уговор заключить? Это ж совсем без головы быть надобно. Но тот — ни в какую.

— Не от головы уговаривался, от сердца. А коли любишь, так люби и в смерти.

Сам князь подступался, ан тоже ни с чем ушел. Наказать хотел, за ослушание, да кто-то ему отсоветовал: какое наказание на него наложить можно пуще той судьбы, какую он сам себе выбрал?

Делать нечего. Выбрали место потаенное, чтоб никто их сотоварища потревожить не смог, вырыли яму, сруб небольшой спустили, две скамьи деревянных: одну для Марьюшки, другую — для Мишки. Накрыли сверху бревнами, завалили землей, ветками, так все устроили, как прежде было. Вернулись в палаты княжеские, только князь их обратно погнал. Сидеть возле того места, хотя б до утра. Мало ли, раздумается Потыку ни за что пропадать, подаст знак снизу, чтоб вызволили.

Поначалу спокойно сиделось, а потом змеи богатырей одолевать начали, потому как, по незнанию, они в окрестностях киевских самое змеиное место выбрали. По свету не было ни одной, а как свечерело, откуда и понабежали. И там шуршат, и здесь, и с веток свешиваются, падают… Игрище у них какое, что ли? Тут не знак наблюдать, а как бы снизу не заползло, али сверху не свалилось. Так всю ночь и прокараулили, — то в одну сторону переметнутся, то в другую. И ни в какой усидеть невозможно.

Только как светать стало, поуспокоилось. Уползли, окаянные, ровно и не было. Возвращаться пора, не подал знака Мишка. Поклонились поясно тому месту, повернулись, ан вроде как земля под ногами пошатнулась. Прислушались. Будто кто кричит снизу. Не помстилось ли? Нет, не помстилось. Вон, и земля заметно сотрясается.

Кинулись разгребать. Стволы в стороны повыметнули, глянули — стоит внизу Мишка, и Марьюшку свою на руках держит. А она руками шею его обвила и к груди прильнула.

Их бы вытащить, да боязно. Ну как они уже и не люди совсем? Ежели б не сказал пару слов, что нелюдям заповеданы, так бы и стояли. Понятное дело, спрашивать стали.