Аластер Рейнольдс - Алмазные псы [сборник litres]

Не исключено, правда, что Ленка ко мне относилась точно так же. И при всех раскладах каждый из нас рассчитывал, что новая вылазка окупится сторицей.

Отражения изменились. Мы с Ленкой резко съежились, а над нами нависла великанская туша нашего капитана. Следом в обшивке отразилась обезьяна; она выглядела крупнее всех, передние конечности свисали почти до земли, а задние напоминали самоходное шасси какого-нибудь робота.

Словом, мы четверо представляли собой то еще зрелище.

Наконец мы добрались до сравнительно чистого от обломков места. Пошли вокруг уцелевшего отсека, стараясь не зацепиться за иззубренные пластины корпуса. От удара их раскидало в разные стороны, и теперь они окружали стоявший торчком отсек подобно внешнему кругу камней древнего погребения; глаз непроизвольно усматривал в их разбросе некую тревожную концентричность, как если бы обломки располагались согласно какому-то неведомому плану.

Я подобрала – вырвала изо льда – мелкий обломок. Поднесла к лицу, уставилась на собственное кривое отражение.

– Может, гейзер их подбил, – проговорила я. – Ударил в брюхо прямо в момент посадки. Угодил в воздухозаборники или в стабилизаторы… Бац – и готово.

– Канто!

Капитан опять орал на свою обезьяну. Канто только собрался сунуть лапу в попавшийся нам на пути водоем, как Рашт дернул за поводок, и животина плюхнулась на обтянутую скафандром задницу. В наушниках, настроенных на общий канал, раздалось гневное шипение. Выяснилось, что Канто успел-таки намочить лапу в местной воде, и орава микроорганизмов облепила его перчатку этакой второй рукавицей оттенка ржавчины, отчего лапа теперь казалась изрядно распухшей.

Больше того, тупая животина попробовала облизнуть лапу – прямо через шлем.

Ненавижу эту обезьяну.

– Вижу люк, – сообщила Ленка.

Я вернулась, капитан. Я же обещала, что отлучусь ненадолго. Уж я-то свое слово держу.

Нет, не дергайтесь. Будет только хуже, поверьте. Та петля на вашей шее не ослабнет – наоборот, затянется.

Ну что, узнаете? Они тяжелые, сразу все мне не дотащить. Попозже принесу еще несколько.

Молодец, правильно. Это фрагменты разбившегося шаттла. Все такие миленькие, да? Вот, давайте подвину один поближе. Видите свое отражение? Кривоватое, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. Что-то напуганный у вас вид. Это хорошо, это полезно. Мне тут рассказали, что страх – последнее и лучшее наше ощущение.

Последнее и лучшее.

Последняя линия обороны.

Кто рассказал? Вы знаете, капитан. Мы наткнулись на ее шлем и на бортовой журнал.

Верно.

Тетерева.

Ленка сумела распахнуть люк и провернула маховик, открывая воздушный шлюз. Мы все вместе пробрались внутрь.

В коридоре было темно. Мы включили нашлемные фонари и настроили зрение на максимальную чувствительность. Отсек делился на несколько помещений, и все они, похоже, выдержали удар о поверхность. Мало-помалу стало ясно, что выжил и кто-то из экипажа. Кто-то явно передвигал предметы мебели и перекладывал постельное белье на койках, ведь вряд ли все это не полетело на пол в момент катастрофы.

Мы нашли шкафчик с оборудованием, где прятался старомодный шлем с большими, нанесенными карандашом русскими буквами: ТЕТЕРЕВА. Скафандра, кстати, в шкафчике не было. То ли это запасной шлем, то ли выживший дерзнул покинуть отсек в скафандре без шлема.

– Если произошла авария, почему корабль не выслал спасательную партию с орбиты? – вслух подумала Ленка.

– Может, Тетерева и есть спасательная партия, – ответила я.

– Или у них был всего один атмосферный шаттл, – добавил Рашт. – Невозможно ни прислать подмогу, ни улететь обратно. Но вопрос в том, почему они остались болтаться на орбите.

– Не хотели бросать эту Тетереву, – предположила Ленка.

– Сдается мне, умирать на орбите ради нее они не собирались, – возразил Рашт.

Мы продолжали обыскивать отсек. Нас интересовала не судьба загадочной Тетеревой, а те сокровища, которые она могла нам оставить. Впрочем, жизнь и добыча не то чтобы никак не связаны между собой. Любой космолетчик, любой ультра должен хотя бы чуть-чуть заботиться о других. И не просто потому, что забота о ближних заложена в человеческой природе. Нет, ультра хотят учиться на чужих ошибках, такие ошибки – тоже своего рода товар.

– Нашла журнал, – доложила я.

Он лежал на полке возле панели управления шаттлом. Заполняли его от руки и писали подробно, не ограничиваясь техническими данными.

Журнал обтягивала толстая и плотная черная обложка, но бумага внутри была очень тонкой. Я пролистала страницы. Почерк женский… Русский не относился к числу языков, в которых я была сильна, но разобрать этот почерк труда не составляло.

– Тетерева начала вести дневник после катастрофы, – сказала я, когда остальные подошли ближе. – Здесь сказано, что питание грозило выйти из строя, поэтому она решила действовать по старинке, не полагаясь на бортовой интеллект. Еды и питья достаточно, а питания хватало на поддержание температуры…

– Продолжай, – велел Рашт. Его обезьяна сосредоточенно изучала пострадавшую лапу.

– Сейчас, дайте разобраться. Похоже, она прилетела сюда в одиночку. – Я пролистнула страницы, щуря глаза. – Никаких упоминаний о спасательной миссии, вообще ни слова. Она словно знала, что спасать ее некому. – Приходилось внимательно следить за тем, чтобы аугментированные пальцы не порвали тонкую бумагу. Та ощущалась почти невесомой, как стрекозиные крылья.

– Значит, наказание, – заключил Рашт. – Ее бросили тут одну за какое-то преступление.

– Дешевле было сразу пристрелить. – Я стала читать дальше. – Нет, это не наказание. Если верить журналу, конечно. Какое-то происшествие, гейзер, что ли, ударил… Она пишет, что боится, как бы он не ожил снова, как «в тот день». Короче, Тетерева поняла, что застряла. Что у нее проблемы. Пишет, что «допустила ошибку», не разбудив остальных. Прикидывает, нет ли способа подать сигнал на субсветовик на орбите. Такой сигнал, который пробудит экипаж из криосна. – Я помедлила, задержала палец над конкретным словом. – Лев…

– Лев? – повторила Ленка.

– Так она пишет. Мол, Лев ей поможет, если она сумеет послать сообщение. Да, ее накажут, но главное, что удастся покинуть Хольду.

– Может, она не должна была высаживаться на планете, – сказала Ленка. – Листай дальше, Нидра. Надо выяснить, что тут случилось.

Десятки записей, десятки десятков… Некоторые, с датами, были довольно подробными, но встречались и пустые страницы, и многодневные пропуски. Да и сами записи становились все короче. Почерк Тетеревой, изначально далеко не образец каллиграфии, делался все менее разборчивым. Буквы и слова петляли по страницам, как будто писал не человек, а сейсмограф, отмечавший сильные колебания в коре планеты.