Сэмюэль Дилэни - Нова. Да, и Гоморра

— Усек. — Он спустился с крыльца. — А мне можно с тобой?

Забавный парнишка. Нашел о чем спрашивать.

— Ну пошли.

В полуквартале от бара горел фонарь, и в его лучах я увидел, что волосы Ястреба светлы, как свежая сосновая щепа. Он вполне мог сойти за бездомного: грязнющая черная куртка из грубой хлопковой саржи, под курткой — голая грудь; старенькие черные (во всяком случае, в полумраке) джинсы, голые ступни. На темной нью-йоркской улице не отличить босого от обутого, но я помнил, что Ястреб обуви не признает. Когда мы дошли до угла, он улыбнулся и запахнул куртку на покрытой струпьями и свежими язвами груди. Глаза у него были зеленые-презеленые.

Вы узнали этого парня? Если вести о нем, летящие с планеты на планету, не добрались до вас по той или иной причине, позвольте представить Певца Ястреба, шагающего рядом со мною по берегу Гудзона.

— Скажи, ты давно вернулся?

— Несколько часов назад, — ответил я.

— Что привез?

— Тебя это действительно интересует?

Он кивнул, сунув руки в карманы:

— Конечно.

Я тяжело вздохнул — этакий взрослый дядя, не умеющий отказывать детям.

— Так и быть, покажу.

Мы миновали еще один квартал вдоль набережной. Вокруг — ни души. Ястреб уселся на парапет верхом, свесив ногу над мерцающей мглой Гудзона. Я пристроился перед ним и с усилием провел большим пальцем по краю брифкейса.

— Ух ты! — Ястреб сгорбился над моими сокровищами. Потом поднял голову и изумрудно блеснул глазами. — А потрогать можно?

Я пожал плечами:

— Валяй.

Он запустил в брифкейс тощие, с шишковатыми суставами и обкусанными ногтями пальцы. Поднес к глазам две вещицы, положил, взяв три другие.

— Ух ты! — повторил он шепотом. — И много за них выручишь?

— Раз в десять меньше, чем они стоят. Надо побыстрее их сплавить.

Он опустил взгляд на воду и сказал:

— Зачем спешить? Всегда успеешь выбросить.

— Не мели чепухи. Я искал в баре парня, который мог бы мне посодействовать. У него это здорово получалось.

На стрежне Гудзона взбивало подводными крыльями пену судно с дюжиной вертолетов на палубе. Как пить дать, их переплавляют на полицейский аэродром возле Верразано. Я стоял, поглядывая то на мальчишку, то на вертушки; в голову лезли параноидальные мысли насчет Мод.

«Мммммм…» — гудело судно, пронзая тьму.

— Моего приятеля нынче пришили…

Ястреб спрятал в карманы пальцы и устроился поудобнее.

— …что изрядно прибавило мне хлопот. Я, конечно, не надеялся, что он заберет весь товар, но он хотя бы мог подсказать, к кому мне обратиться…

— Я как раз собирался на тусовочку… — Ястреб сделал паузу, чтобы обкусить заусенец на мизинце. — Там ты смог бы, наверное, сбыть все оптом. Это на крыше Башни. Алексис Спиннел [41] Алексис Спиннел — созвучно spinel — шпинель (англ.). дает званый ужин в честь Регины Абулафии.

— На крыше Башни?

Что и говорить, много воды утекло с тех пор, как мы с Ястребом шатались по злачным местам Нью-Йорка. К десяти — в Адскую Кухню, [42] К десяти — в Адскую Кухню … — неофициальное образное название Клинтона, района Манхэттена. к двенадцати — на крышу Башни…

— Там будет Эдна Сайлем, — добавил Ястреб.

Эдна Сайлем — самая старшая из нью-йоркских Певцов, а имя Абулафия промелькнуло сегодня надо мной в светящейся ленте. О Спиннеле я прочел в одном из бесчисленных журналов, когда летел с Марса. В том же абзаце, где шла речь о нем, упоминался астрономический капитал.

— Хотелось бы повидать Эдну, — сказал я как бы между прочим. — Но вряд ли она меня узнает.

Сведя знакомство с Ястребом, я вскоре открыл, что у знати вроде Алексиса Спиннела — свои маленькие игры. В них побеждает тот, кому удается собрать под одной крышей наибольшее число городских Певцов. Нью-Йорк, в котором пятеро Певцов, делит второе место с Люксом, что на Япете. Лидирует Токио — там семь Певцов.

— Вечеринка с двумя Певцами? — поинтересовался я.

— Скорее, с четырьмя. Если я там буду.

Вчетвером Певцы собираются разве что на инаугурационный бал у мэра. Я одобрительно приподнял бровь.

— Надо бы узнать у Эдны Слово. Сегодня оно изменится.

— Ладно, — сказал я, закрывая брифкейс. — Не знаю, что у тебя на уме, но рискну, пожалуй.

Мы двинулись назад, в направлении Таймс-Сквер. На Восьмой авеню, едва ступив на пластиплекс, Ястреб остановился:

— Погоди-ка. — Он застегнул куртку доверху. — Так будет лучше.

Прогулка с Певцом по улицам Нью-Йорка (два года назад я очень долго сомневался, что это полезно для человека моей профессии) — возможно, наилучшая маскировка для человека моей профессии. Вспомните, как вы однажды на углу Пятьдесят восьмой увидели любимую звезду стереовидения. Скажите теперь честно: узнали ли вы парня в твидовом пиджаке, отстававшего от нее на полшага?

Пока мы пересекали Таймс-сквер, Ястреба узнала половина встречных. И неудивительно — с его молодостью, траурным одеянием, грязными босыми ногами и светло-пепельными волосами он был самым колоритным из Певцов. Кто улыбался ему, кто щурился, напрягая глаза, а кто и пальцем показывал.

— Давай-ка уточним, с кем я буду говорить насчет хабара.

— Алексис мнит себя искателем приключений. Может, ему приглянутся твои цацки. Тогда он заплатит куда больше, чем ты выручишь за них на улице.

— А ты предупредишь его, что они паленые?

— Это его еще больше раззадорит. Он любит острые ощущения.

— Ну, будь по-твоему.

Мы спустились в подподземку. Кассир в кабинке потянулся было за монетой Ястреба, но узнал его и, пробормотав что-то неразборчивое, махнул рукой — проходите, мол.

— О! — воскликнул Ястреб с неподдельным изумлением и восторгом, будто с него впервые в жизни не взяли денег за проезд. — Огромное вам спасибо!

Умеют же некоторые носить ореол славы! Помнится, два года назад Ястреб цинично объяснил мне: «Как только люди заметят, что я ожидаю поблажек, — все кончится». Когда я познакомился с Эдной Сайлем, она столь же бесхитростно заявила: «Но ведь для того-то мы им и нужны, чтобы нас баловать».

Мы вошли в блестящий вагон и уселись на длинную скамью. Ястреб устроился с комфортом — руки разбросаны, нога на ногу. Напротив сидели две школьницы в ярких блузках, с неизменной жвачкой во рту. Они тыкали в нашу сторону пальцами, хихикали и перешептывались, да еще пытались это делать незаметно! Ястреб не смотрел на них, а я поглядывал — но тоже украдкой.

Потом окна затянуло тьмой, загудело под серым полом. Рывок, нас кренит и выносит на поверхность земли. Город собирает в горсть тысячу блесток и швыряет их за деревья Форт-Трайона. Окна вагона покрываются сверкающей чешуей, за ними покачивается поручень ограждения платформы.

Мы выходим под мелкий дождик. Читаем станционную вывеску: «Двенадцать Башен».