Сэмюэль Дилэни - Нова. Да, и Гоморра

По лицу Алекса было видно, что у него упал камень с души. Теперь он знает, что я — кто-то.

Подойдя к Льюису и Энн, Ястреб одарил их своей коронной лучезарной ухмылкой. Они ответили призрачными улыбками. Льюис кивнул; Энн протянула руку, чтобы коснуться Ястреба, но не завершила движения. Эта сцена не укрылась от гостей.

Алекс спросил, что мы предпочитаем, и вручил нам с Ястребом большие бокалы, не забыв насыпать льда. К стойке подошел молодой человек с набрякшими веками, попросил наполнить заново его бокал.

— Как вы полагаете, миссис Сайлем, — обратился он к Эдне, — кто может эффективно противодействовать нечистоплотным политиканам?

Регина Абулафия носила брючный костюм из белого шелка. Ногти, волосы и губы — одного цвета. На груди — ручной работы медная брошь. Маршевая дюза, толкающая только вбок. Никогда не понимал таких людей.

Прислушиваясь к разговору, Регина вертела в ладонях бокал.

— Я противодействую, — ответила Эдна с категоричностью, свойственной исключительно Певцам. — Ястреб противодействует. А еще Льюис и Энн. Никого у вас больше нет.

В этот момент Ястреб своим смехом разорвал нить разговора.

Мы обернулись. Певец сидел у живой изгороди, сложив ноги по-турецки.

— Смотрите, — шепнул он.

Все обернулись в ту сторону, куда указывал его взгляд. Льюис и Энн стояли совершенно неподвижно, слегка напряженно. Она — высокая, светловолосая. Он — еще выше, брюнет. У обоих закрыты глаза, у Льюиса слегка приоткрыт рот.

— О! — тихо воскликнул кто-то. — Сейчас они…

Я внимательно наблюдал за Ястребом, поскольку ни разу не видел, как Певец реагирует на выступления других Певцов. Он соединил черные ступни, ухватился за большие пальцы ног и наклонился вперед. На шее засинели ручейки вен. Ворот куртки расстегнулся, но вряд ли кто-нибудь, кроме меня, заметил края двух зарубцевавшихся язв.

Эдна поставила бокал, ее лицо сияло гордостью за друзей и предвкушением удовольствия. Алекс, который нажимал кнопку автобара, требуя еще льда (подумать только — прибавочный труд теперь достояние знати, средство самопиара! Вот они, плоды автоматизации!), взглянул на молодую пару и щелкнул выключателем. Агрегат еще немножко погудел и затих. Налетел ветерок (не знаю, искусственный или настоящий), и деревья шепнули нам: «Тсс!»

Льюис и Энн спели. Сначала по одному, потом дуэтом, затем снова поодиночке.

Певцы — это люди, которые ходят по жизни с открытыми глазами и рассказывают всем об увиденном. Певцами их делает умение заставить себя слушать. Доступнее объяснить я не могу, это и так сверхупрощение. Однажды в Рио-де-Жанейро восьмидесятилетний Эль Посадо стал свидетелем обрушения целого квартала многоквартирных домов, после чего выбежал на Авенида-дель-Соль и пустился в импровизацию. В его песне были ритм и рифма (ничего удивительного — в португальском языке масса рифмующихся слов); по пыльным старческим щекам струились слезы, а голос гулко бился о пальмы, растущие вдоль залитой солнцем улицы. Сотни людей остановились послушать: вскоре к ним присоединились еще сотни и сотни, и многим сотням рассказали они о песне Эль Посадо. Через три часа на месте катастрофы собралась огромная толпа с одеялами, едой, деньгами, лопатами и (что самое главное) желанием сплотиться в работоспособный коллектив. Никакой репортаж по стереовидению из района бедствия не вызвал бы подобной реакции. Эль Посадо считается первым Певцом в истории. Вторым стала Мириамна из Люкса, города под куполом. Тридцать лет, бродя по мощенным металлом улицам, пела она славу Кольцам Сатурна, на которые нельзя смотреть незащищенными глазами из-за сильного ультрафиолетового излучения. Но Мириамна, страдавшая необычной разновидностью катаракты, встречала за городом каждый рассвет и возвращалась, чтобы спеть об увиденном.

Все бы ничего, но в те дни, когда она не пела по причине болезни или отъезда (однажды Мириамну пригласили в другой город, куда докатилась ее слава), в Люксе падали котировки на фондовой бирже и подскакивала кривая преступности.

Объяснить эту взаимосвязь не мог никто. Колонистам оставалось только одно: присвоить ей титул Певицы.

Отчего же возникло сообщество Певцов, почему они появились практически во всех крупных городах Солнечной системы? Некоторые считают это спонтанной реакцией на воздействие вездесущих средств массовой информации. От радио, стереовидения и новостных лент просто некуда деться: они отучили людей самостоятельно оценивать события. В самом деле, кто сейчас ходит на спортивные состязания или политические собрания без миниатюрного приемника в ухе, дабы не усомниться в том, что происходящее у него на глазах — не плод воображения?

На первых порах любой желающий мог назваться Певцом, а от публики зависело: признать его таковым или поднять на смех. Но к тому году, когда люди, которым я не был нужен, выгнали меня за порог, сама собой установилась неофициальная квота, и теперь, если возникает вакансия, Певцы решают, кого им принять в свои ряды. Кандидату, помимо стихотворческого и актерского талантов, необходима харизма, чтобы не пропасть в паутине общественного мнения, где немедленно оказывается новоизбранный. Ястреб, прежде чем стать Певцом, приобрел некоторую известность благодаря поэтическому сборнику, опубликованному в пятнадцатилетнем возрасте. Он гастролировал, читал стихи в университетах, но к моменту нашего знакомства в Центральном парке (я только что насладился тридцатисуточным отдыхом в качестве гостя города; в библиотеке «Томбса» можно найти потрясающие книги [43] … в библиотеке «Томбса» можно найти потрясающие книги … — «Томбс» (в переводе «гробницы») — историческое название следственной тюрьмы в Нижнем Манхэттене. ) еще не успел прославиться и был весьма удивлен тем, что мне знакомо его имя.

Ястребу только-только стукнуло шестнадцать, а через четыре дня ему предстояло сделаться Певцом (о чем его уже предупредили). Мы до утренней зари просидели на берегу озера, и Ястреб маялся, не зная, соглашаться или нет; мальчишку страшило такое огромное бремя ответственности. Сейчас, два года спустя, он все еще младше на полдюжины лет самого юного из Певцов, живущих на шести планетах. И что ни говори, Певцу не так нужен стихотворческий талант, как актерский. Но в списке его коллег тогда числились портовый грузчик, двое университетских профессоров, наследница миллионов «Силиклея» («Все, что хочешь, клей смелей, сверхнадежен „Силиклей“») и как минимум две личности с весьма сомнительным прошлым, которое даже вечно голодная до сенсаций пиар-машина согласилась не освещать.

Каким бы ни было происхождение этих «живых легенд», таких разных, таких ярких, все они пели. Пели о любви, смерти, смене времен года, общественных классах, правительствах и дворцовой страже. Пели перед большими толпами и в тесной компании, пели для одинокого грузчика, устало бредущего из порта домой, пели на улочках трущоб, в лимузинах членов аристократических клубов, в клубных вагонах пригородных поездов, в элегантных садах на крышах Двенадцати Башен; пели у Алексиса Спиннела на суаре для сливок общества. Но воспроизведение их песен с помощью технических средств (в том числе публикация текстов) запрещено законом, а я уважаю закон, насколько это позволяет моя профессия, и потому вместо текста песни Льюиса и Энн предлагаю вам вышеизложенное.