Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Порой Ариадна даже жалела, что избавилась от Фесея, не дослушав его весьма любопытную сентенцию о мире, где идеи не нуждаются в материальной явленности, существуя не только сами по себе, но и без всякой на то воплощенности. Представить подобное невозможно, все равно что назвать математику наукой о нечто таком, чему не потребны сложнейшие конструкции, возводимые учеными, дабы проявить в мир числа. Эти самые числа вполне могут обходиться исключительно чистыми воззрениями. Каким бы тогда образом достигалась идентичность подобных воззрений, распределенных среди миллиардов умов? Они совершали ту или иную математическую операцию и приходили к одному и тому же результату, например, что дважды два есть пять. Ариадна как ни пыталась, не могла вообразить, отключаясь от тела настолько, что клайменоли стучали с учетверенной усердностью, заставляя с неохотой возвращаться к делам телесным. Возможно, Брут не высосал свою мысль из пальца, а продумывал ее долго и тщательно. Он заявил о ней Ариадне, стараясь то ли утешить, то ли сильнее уязвить ткача восстания. Поиски в том месте, где когда-то находилось его убежище, не дали Ариадне ни единого ключа, да и что могло иметься личного у Брута, если даже в зените славы он обретался в гамаке самого обычного воскрешенного, а все имущество умещалось в узелке, сложенном под подушку.

Узелок, выделанный из желудка водяного паука, Ариадна все же захватила с собой, называя его про себя гипостазисом души коварного Брута-Фесея, бунтаря. Его следы пролегали отнюдь не только по Венере, но и десяткам иных мест Системы, оставляя за собой такую же мерзость запустения, что придало чертам шишковатой башки признаки гипостазиса, хотя поверить в подобное затруднительно. Верить не верила, но ведь нечто толкнуло ее на превращение Брута в промороженный кусок плоти, что дожидался утилизации в морозильнике. Окончательная смерть для него чересчур простой выход, ибо как знать – не пройдет ли Брут Феодоровский процесс вне всякой очереди?

А затем явился Минотавр.

Злобный. Огромный. Исходящий паром, подобно компрессору, которому требуется срочная профилактика, если бы нашелся смельчак, взявшийся ее провести. Он топал по переходам Лапуты, будто кого-то выискивал. Ариадна подумала о Бруте-Фесее – не его ли? Возьмись Минотавр за нее, даже всего лишь взглянув на нее, никакие клайменоли не удержат ее от чистосердечного признания. Впрочем, до сих пор клайменоли исполняли возложенное на них дело, не позволяя Ариадне даже свернуть в боковое ответвление, если приближалась жуткая фигура – рогатая, рыластая, окутанная облаками изморози, с грохотом топающая по поёлам, оставляя на них полукруглые отпечатки. Массивная башка, казалось, продавливала плечи, заставляя Минотавра сутулиться, горбиться будто от невыносимой тяжести злобы, лежавшей на нем непосильным грузом. Словно не чудовищем он был, явившись на Лапуту из одной ему известной бездны, а погрузочным механизмом, которому надоело недвижимо пребывать в служебных недрах небесного острова, и он выбрался оттуда бродить по жилым уровням и галереям. Кто осмелится остановить несокрушимый механизм?

Промороженный Брут-Фесей теперь казался Ариадне гипостазисом любезности, она по недомыслию погрузила его в сон абсолютного нуля, лишив надежды на воскрешение. Она даже подумывала: а не пойти ли на попятную, извлечь ходатая, благодаря которому ее вообще занесло на эту Лапуту, из морозильника, дабы затем натравить на рогатое чудище. Однако невольное сравнение Минотавра с погрузчиком придало мыслям Ариадны более практичную направленность, так как она вспомнила о Пане. Кому как не Пану, с которым бился Телониус, ударами кулаков крепя собственную волю к победе, не взять быка за рога да не выбросить за пределы небесного острова в те маргиналии, из которых тот окошмарился? Нельзя исключать, что именно Пан и являлся для Телониуса его личным гипостазисом упрямой воли, заставляя раз за разом вступать в заведомо проигрышную битву.

Клайменоли не возражали. Это оказался тот редкостный случай их глубокого обоюдного согласия относительно дальнейшей судьбы проникшего в опустевший лабиринт Лапуты чудовища. Ариадне казалось, что она вновь обрела свободу тела, нет никаких клайменолей, сама прекрасно помнит о необходимости дышать, смотреть и слушать, а ноги двигаются в полном согласии, не позволяя запнуться. В поисках Пана ей пришлось погружаться в глубочайшие бездны небесного острова, в царство колоссальных механизмов, забредать в закоулки, в которых вряд ли бывало хоть единое живое существо, при всем при этом выкрикивая в пустоту:

– Пан! Пан! – Она не желала и мысли допустить, будто Пан мог самоликвидироваться, не выдержав одиночества. Ариадне верилось – робот хранит верность привычке хозяина регулярно призывать его на бой, а потому должен являться туда, где она впервые увидела его металлическую фигуру, словно увеличенного брата-близнеца Телониуса. Вместо влажной кожи он покрыт шершавой броней, но кулаки демиурга все же оставляли вмятины. Вот только где оно – то самое место? Сколько раз она ошибалась, принимая за него другую площадку, сокрытую в полумраке скудного венерианского дня.

Только четыре цикла спустя ей пришла в голову счастливая мысль заглянуть в центральный утилизатор. Там все еще покоилась груда «Циклопа», приведенного в полную негодность последним вояжем Телониуса на поверхность. Его так и не успели размонтировать до блоков, годных быть проглоченными пастями Цербера – так именовали главный утилизатор материи Лапуты.

Минотавр знал, как поступать. Никто не объяснял ему суть дела, ибо не было вокруг никого, кто или что эту суть понимал. Он просто знал – должен сидеть и смотреть. Пристально и безотрывно. Наблюдать, как в огромном трехмерном экране лениво поворачивается затянутый плотными облаками планетоид, подставляя белесую оболочку светилу. Сотни крошечных спутников на орбите взирали на Венеру тысячами фасеточных глаз, отмечая малейшие потоки облачного покрова, проницая его так, что поворотами рукоятки фокусировки можно спускаться вниз, слой за слоем обдирая атмосферу. И в конце добраться до пышущей жаром пропеченной поверхности, на которой там и тут проступали симптомы хтонической болезни – Красные кольца. Если наложить на изображение картографический слой, несложно убедиться – местоположение Красных колец совпадало с местоположением фабрик. Планетоиду еще предстояло стать одним домом для разумных, обрести смысл космического существования, преобразиться из черно-багрового ада в благодатный край болотистых джунглей, с уймой глубоких озер. Но он отказался от сомнительной для него чести и нанес по проекту терраформовки удар сокрушительной мощи, от него демиургу не оправиться.