Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Это успокоило Минотавра, но не надолго. Место Брута занял робот – на вид весьма древний, из первопроходческой серии, каких массово отливали на орбитальных заводах и столь же массово отправляли на завоевание Венеры и десятков других планетоидов. Их отличала высшая степень защиты, для чего проектировали роботов класса «первопроходец», не заботясь об эстетике внешнего вида и не придерживаясь стандартов, которые позволяли роботам функционировать внутри жилых куполов и орбитальных станций, не рискуя сбить железными плечами, локтями, ногами и теменем какие-то жизненно важные для обиталищ узлы и агрегаты. Теперь это чудовище, ничем не уступающее по устрашающему внешнему виду самому Минотавру, возвышалось бронированной башней там, где до того стоял Брут-Фесей.

Но робот не делал попыток заговорить с Минотавром. Строго говоря, таковое вообще не предусматривалось конструкцией «первопроходца», если учесть экстремальность условий, для которых бронированное чудовище готовилось. Звуковой синтезатор речи выглядел излишеством, вполне хватало радиоканалов для обмена информацией. Однако тем самым был допущен досадный просчет, так как в условиях отдаленных станций «первопроходцы» оказывались единственными условно живыми созданиями рядом с первопроходцем из кожи, плоти и костей. И он-то имел острейшую потребность перекинуться самыми обычными словечками даже с машиной, используя для этого старый добрый способ жестикулярно-звуковой речи, а отнюдь не радиоканалы.

Однако изобретательность живого существа, страдающего от одиночества, не знает границ, а потому «первопроходцев» умельцы научили имитировать речь с помощью технически неустранимых звуков. А таковых имелось много. Звукоизоляция не являлась хоть каким-то граничным условием для их демиургов. «Первопроходцы» умели разговаривать, как умеют разговаривать некоторые животные, щелчками и свистом вполне виртуозно имитируя речь. В отличие от животных роботы, конечно же, вели беседы вполне сознательно, а не бездумно повторяли то, что когда-то услышали.

Вряд ли приходилось сомневаться, что «первопроходец», принявший столь необычную вахту от Брута-Фесея, вполне обладал способностью говорить, но даже и в безмолвном состоянии он стал выводить Минотавра из себя, о чем внешне свидетельствовал дым, чаще и гуще вырывающийся из прорезей маски. Он был похож на быка, рассвирепевшего по единственно ему известной причине, то есть исключительно по природной злобности. Градус свирепости поднимался. Будь на месте «первопроходца» не машина, а живое существо, оно бы догадалось: оставаться здесь – подвергать себя риску. Робот же заботился о своем состоянии исключительно в рамках роботехнических постулатов, которые дозволяли подобную заботу лишь в тех редких случаях, когда она не противоречила поставленной перед машиной задаче.

Минотавр исторг из ноздрей даже не дым, а пронизанную молниями тучу. Потом вскочил на копыта, стиснул кулачища, прижал подбородок к бочкоподобной груди, тем самым выставляя рога вперед, слегка присел, напружинился, а затем жахнул в корпус «первопроходца» с сокрушающей силой. Этот удар вполне мог сорвать с якорного линя космический челнок, попадись он под рога Минотавру. Робот, однако, оказался вполне подготовленным к такому течению событий. Его наверняка не раз использовали в качестве спарринг-партнера, чему вряд ли стоило удивляться, ибо, судя по броне машины, он отслужил не один гарантийный срок и являлся, как говорилось среди первопроходцев, «тертым калачом».

Они схлестнулись в скоротечной схватке, настолько быстрой, что окажись рядом наблюдатель, он вряд ли смог разобраться в мельтешении рук, ног, колен, копыт, рогов. Все это сопровождалось глухим стоном брони робота, весьма схожим с колокольным набатом, будто подобным образом вознамерились оповестить обитателей поселения о грозящем им несчастье. Но таких свидетелей, которые могли оценить ярость безнадежной схватки, на Лапуте не существовало: Ариадна находилась во власти клайменолей, которые в держали ее взаперти собственной каюты, а Брут-Фесей пребывал в морозильнике на грани жизни и смерти, что пресекало возможность воскрешения в ходе Феодоровского процесса.

У такого свирепого создания, каким обнаружил себя Минотавр, вряд ли имелась даже крошечная надежда восторжествовать над машиной класса «первопроходец».

– Как… в добрые… старые… времена… – почти добродушно гудел робот, но имитация голоса тонула в звоне бронированного тела, там образовались вмятины от чудовищных ударов Минотавра.

Минотавр выдыхался. Бугры мышц экзоскелета обмякли, покрывающая их кожа пошла морщинами, на ней проступили капли физиологической жидкости, изгоняя из капилляров образующиеся от непосильной нагрузки токсины, кое-где проступили пятна гематом, но чудовище с упорством и дальше молотило робота. Когда интенсивность ударов снизилась до такой степени, что гипотетический сторонний наблюдатель узрел бы вместо размазанной тени резкие очертания фигуры быка, робот ловким движением пригнулся, уходя от ударов, стиснул лодыжку и бицепс Минотавра, выпрямился, подняв над собой на вытянутых руках громоздкую чудовищную фигуру. Минотавр отчаянно пытался высвободиться из захвата, но пальцы робота, судя по всему, перекрыли – невзначай или злонамеренно – какой-то важный энергоканал, почти парализовав спарринг-партнера.

Если Минотавр ожидал, что прекращение всяческого сопротивления, как условное признание победы «первопроходца» в данном раунде поединка, заставит робота бросить его на поёлы, то он ошибался. Правда, машина собиралась сделать нечто подобное, но исключительно на собственных условиях. Поэтому робот, продолжая держать Минотавра, понес его прочь из отсека в лабиринт коридоров Лапуты. В них он вполне ориентировался, порукой чему – выбор маршрута, сделанный таким образом, чтобы добраться до конечной точки по максимально широким в сечении проходам, лишив ношу малейшей возможности намеренно или ненамеренно за что-то уцепиться.

Вот только пасть заткнуть Минотавру робот не смог, а потому их путешествие сопровождалось отчаянным ревом, на звук из каюты выскочила Ариадна. Она бросилась по звуковому следу и появилась в шлюзовом отсеке именно тогда, когда бронированные плиты раскрылись, впуская зыбкий отсвет багровых туч, в которых парил небесный остров. На блекло-желтоватом фоне отрисовалась даже в какой-то степени трагическая композиция «Низвержение Минотавра», именно это собирался сделать робот, пренебрегая предустановленным в нем Первым законом роботехники: беречь жизнь – его первейшая и важнейшая задача. Но умозаключения машины, даже повлекшие трагические последствия, порой бывают тайной за четырьмя и более печатями. Вероятнее всего, «первопроходец» не считал Минотавра в качестве живого существа, а потому следовало отправить его туда, откуда он не смог бы вернуться – на поверхность Венеры. То, что случится, упади он с Лапуты, да еще сквозь слой кислотной облачности и суперротации, робота нисколько не занимало.