Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

О том, как она сможет поймать падающего, Ариадна думала в последнюю очередь. На нить. И на крюк. Они имелись в носовой части машины и предназначались для отработки навыков швартовки к Лапуте в условиях ураганов, а также спасательных операций, когда требовалось подцепить тяжелый транспортник, попавший в турбулентность. В общем, обнаружив Минотавра, ей предстояло поймать его как рыбину.

Однако она переоценила свои способности управлять самолетом. Наверное, имелся особый прием пересечения зоны, разделявшей двигающийся с сумасшедшей скоростью верхний облачный слой планетоида и спокойный слой придонной атмосферы, но Ариадна не успела с ним ознакомиться. Понадеялась на скудную автоматику, которой оснащался этот алюминиевый снаряд с короткими крыльями. Поэтому сильнейший удар о границу двух сред подбросил самолет и застал Ариадну врасплох. Недостаток воды тоже сказывался, не в силах погасить перегрузки. Машина крутилась, тело норовило вырваться из перевязей, она ударилась лбом и затылком, в глазах вспыхнул огненный фонтан, затем малоуправляемый самолет свалился в пике и вновь врезался в границу суперротации. Он походил на щепку в зоне прибоя, которую волны норовили выбросить на берег, но коварно вновь утаскивали в море, чтобы затем все повторить.

На какое-то время Ариадна забыла о падающем с небес Минотавре, пока в одно мгновение темпоральный поток внезапно прекратил бег, точнее – замедлил его. Сумасшедшее движение облаков превратилось в вязкий перелив густой субстанции, и в этом переливе взгляд наконец-то обнаружил вертикальный прочерк падения крошечной фигуры, окруженной ослепляющим сиянием. Удивительно, как Ариадна раньше не заметила столь ярчайшую точку. Это должен быть Минотавр. Ариадна не раздумывая бросила самолетик в его сторону, нащупывая рычаг выброса нити с крюком магнитного захвата, но маневр стал последней каплей, переполнившей сосуд надежности учебно-тренировочной машины.

«Нить» порвалась на части.

Минотавр выбирал, кого сожрать первым. Со стороны это выглядело именно так. Впереди шествовало громадное чудовище, рогатое, копытное, бугрящееся мышцами экзоскелета, выдыхающее из щелей жуткой маски густой пар, четырехпалые лапы сжимали цепь с крупными звеньями, к ней попарно наручниками пристегнуты пленники. Чудовище тянуло цепь, а вместе с ней и несчастных, которых набралось уже четыре четверки, но Минотавр не сомневался – их станет больше. Гораздо больше. Столько, сколько нужно, чтобы восстановить разрушенное, заброшенное, саботированное. И нисколько не жалел тех, кто терял последние силы, падал на колени и упрашивал оставить здесь. Ибо вообще не понимал – что значит жалеть? Чудовища не ведают снисхождения – ни к героям, ни к трусам.

Планетоид решил сыграть с ним по собственным правилам. Что ж, он напомнит, кто здесь устанавливает правила.

А ведь пропеченная огнем и протравленная кислотой Венера наверняка имела на него виды. Иначе он бы брякнулся о поверхность, и крылья не спасли. Да от них, этих коротких обрубков, и так оказалось мало толку, когда он падал, низвергнутый с небес. Разве только замедляли падение, давая время, необходимое для перестройки метаболизма. Минотавр корежил и перестраивал планетоид, осеменяя атмосферу наноботами, изменявшими планетоидную генетику и физиологию. Венера ответила на вызов. Красные кольца и Огневики перестроили фабрики, и теперь наноботы изменяли не планетоид, а тех, кто на нем поселился. Венера воспротивилась попыткам перестроить ее под разумных существ и взялась перестроить их под себя.

С кем-то Минотавр по этому поводу спорил. Далеким и позабытым. И спор проиграл, ибо когда его тело прошило границу суперротации, он перестал быть тем, кем был, превратившись в существо, приспособленное к раскаленной поверхности Венеры.

На мгновение перед ним расстелился обнаженный, лишенный покрова багровых туч планетоид. Он узрел унылую раскаленную поверхность, где и взглядом не зацепиться, разве что за дымящееся нечто, походившее на изрядно мятый анклав для биологических опытов, но Минотавр сообразил – Голоконда, след метеорита из антивещества, упавшего на Венеру в невообразимо далекие времена. И Минотавру представилось, будто то не метеорит, а подобное ему разумное существо, тоже кем-то сброшенное с небес, и тело его, окаменев, превратилось в горную цепь, а внутренности стали источником радиоактивных материалов. Гипостазис падшего. Неужели и ему уготована подобная участь? Стать еще одним биологическим анклавом, в котором будет бурлить, эволюционировать, набирать силу новая цивилизация?

Но затем вокруг сгустилось нечто плотное, скрыв и поверхность, и Голоконду. Минотавр понял – за него принялись наноботы.

Темная туча окутала его болотной мошкарой, замедлила падение, ровно настолько, чтобы он врезался в каменистую почву, но не разбился, а пробил ее и обрушился на дно огромной каверны, какими изобиловала Венера – последствия вулканической активности планеты. Минотавр лежал, словно внутри родильного кокона, раскинув руки и ноги, вслушиваясь в ощущения измененного тела. Он не дышал. Ему ни жарко ни холодно. Он различал сквозь золотистый пещерный сумрак окружающие стены, изъеденные многочисленными отверстиями, откуда сочилась тягучая багровая масса, он не сразу признал магму.

Минотавр рывком вскочил, не ощутив ни малейших последствий падения. Будто на самом деле разбился вдребезги, но его заботливо и тщательно склеили в Феодоровском процессе и вновь выпустили в жизнь, минуя лабиринты Санаториума. И хорошо. В Санаториум Минотавр не желал возвращаться.

Мироздание сыграло жестокую шутку – приспособило к тому, что он желал уничтожить. И Минотавр, сорвав маску и рогатый шлем, бросив их под ноги, задрал морду и взревел смертельно раненным зверем. Рев эхом прокатился среди закоулков лабиринта пещер, вырвался через многочисленные щели, свищи, отверстия и отразился от столь же запутанного лабиринта камней, холмов, останков фабрик, жестких кущей и куп местной растительности. Ей была уготована участь погибнуть, но теперь она словно насмешливо шелестела в ответ на яростное отчаяние низверженного демиурга:

«Ты наш… ты наш… тын-ашшш…»

И он взял себя в четырехпалые лапы. Поднял уже ненужные шлем и маску, кое-как выпрямил погнутые пластины и вновь напялил, не обращая внимание на заусенцы, раздирающие кожу, его новую дубленую кожу, которой нипочем ни кислотные дожди, ни запредельная температура. Шкура казалась глиняной. Будто Минотавра слепили по образу и подобию, но из глины. Не слишком, впрочем, сообразуясь ни с точностью образа, ни с подобием подобия. В чем ему предстояло убедиться. Он огляделся и пошел. Туда, куда глядели буркала маски, еще более свирепой от вмятин. Они придали ей особо кровожадное выражение.