Игорь Сотников - Гиперпанк Безза… Книга третья

– А вот тут-то ты ошибаешься. – Говорит Умник. – В твоём случае мне не нужен повод, ты сама уже есть повод во всём своём корявом даже по местным традициям красоты лице. – А вот это уже было со стороны Умника ниже ватер линии и крайне обидно чуть ли не до слёз Бодсюзу. Но она сама виновата в том, что довела Умника до столь жестоких и крайних в её сторону слов.

Вот только Бодсюзу так не считает, как и в случае со своим супругом, сэнсеем Якагамой, кто свою страсть к саке оправдывает отсутствием семейного взаимопонимания и счастья, и так по мнению Бодсюзу во всём так себя ведут только с виду сэнсеи, тогда как на самом деле всё не так и стоит пнуть между ног этого самоназванного сэнсея, то от его хладнокровия и бесстрастия не останется ни следа, а одно только слезливое само неуважение. И Бодсюзу, будучи в курсе того знакового инструментария, с помощью которого сразу выявляется настоящий сэнсей, предпринимает в сторону Умника вот такого рода атаку на проверку его духа самурая – на его бусидо, что и есть сам дух самурая, его живое сердце, которое наделяет силой каждый его поступок. При этом надо понимать, что она атакует Умника не на прямую, а со свойственной свободному духу японской женщины иносказательностью, фатальной предсказуемостью и коварством.

– Благородный человек предъявляет требования к себе. Низкий человек – к другим. – Вот такую иносказательность бросает в лицо Умнику эта полная коварства и опасности Бодсюзу.

И у Умника появляются законные требования к Бодсюзу, пояснить свои слова и то, что она под ними подразумевает и имеет в виду. И Умник так их и говорит, без всякой этой восточной мудротени, чтобы человека запутать, а затем использовать в своих неблаговидных целях.

– Что всё это значит, Бодсюзу-сан? – спрашивает Умник.

А вот Бодсюзу-сан, совершенно не собирается прислушиваться к голосу разума, и она, несмотря на то, как к ней уважительно и по делу обратился Умник-сан, все эти его дипломатические посылы игнорирует и своим ответом ещё сильнее нагнетает и так уже хуже некуда обстановку. – Для начала то, что ты туп, как пробка от кувшина с саке. – Вот такое оскорбление бросает в лицо Умника Бодсюзу-сан. Из чего совсем не сложно сделать некоторые непреложные выводы насчёт такого остервенения в свою сторону Бодсюзу-сан.

Она, как ещё раз можно понять, не то что не нашла личного и тёплого счастья в объятиях сэнсея Якагамы, а он её сердце заморозил своей чёрствостью и равнодушием по отношению к ней, оставляя её переживать за него и замерзать одну в холодной квартире на Акинаве-стрит, разделяя себя и свою весёлость с залётными гейшами, и так сказать, через своё паскудное отношение к ней перекосил весь её разум и здравомыслие в сторону обвинения всего белого света в своей боли и неудачах на личном фронте.

И теперь она на весь белый свет смотрела через призму падлы сэнсея Якагамы, где она вместо того, чтобы разумно и обстоятельно во всём винить его, взяла себе за манеру во всём винить всякие стечения обстоятельств, олицетворением которых и выступают первые ей встречные люди, которые знать не знают подлеца сэнсея Якагаму, а Бодсюзу-сан уже их записала, как минимум в собутыльники сэнсея Якагамы: Всё вы одним саке мазаны, лёжа в канаве.

– Я, если хотите знать. – Со всей непреложной истиной и твёрдостью в голосе ответно вот это говорит Умник-сан. – Знать не знаю в чём держат саке и затем его разливают. О чём, как вы сами сейчас утрируя меня этими познаниями, преотлично осведомлены. И, пожалуй, не только теоретически, но и практически. Что, часто заливаете за воротник? – на этом своём вопросе Умник-сан делает неожиданный и странный выпад рукой к своему горлу, где он бьёт по нему открытым указательным пальцем и как бы фиксирует на этом своём действии внимание Бодсюзу-сан.

И сейчас отчётливо и ясно было сейчас доведено и донесено до её никчёмного против самурайского ума, что если она ещё будет тут пытаться из себя строить самостоятельную и волевую япону ж твою мать, то Умник-сан, как представитель гордого и только не в этом с ней случае великодушного самурайского сословия, не будет больше препятствовать неизбежности – не сношения с плеча ударом катаны её головы. Чего она всё это время их знакомства добивается и всё не может уняться, сколько бы убедительных и примирительных слов в её сторону не тратил, надо уже теперь признаться, великий мастер самурайского духа – бушидо, и меча мастера Хондзё Масамунэ, ронин Минамото.

А вот мать твоя женщина Бодсюзу-сан и отец её мужчина, и может даже видный и самурайского предела отваги и разума, так и не поймёт ронина Минамото, кем был Умник-сан, а она его понимает критически и по воле своего женского неблагоразумия, которое не может ей нашептать ничего разумного, а одну только глупость и похабщину при других, более остервенелых случаях.

И она увидела в этом знаке Умника для себя и для своего вздорного характера и головы, не просто угрозу, а прямолинейную угрозу для отсечения, и Бодсюзу-сан прямо, как с цепи сорвалась, начав выкрикивать в сторону Умника ниже ватер линии, цепляющие его как мужчину оскорбления, где медицинские термины и показания альтернативного его мышления, как микадо, были самыми для него мягкими.

На что Умник-сан посмотрит и смотрит с полным безразличием и хладнокровием, – он знает, чего стоит слово японы тётки, особенно во взбешённом состоянии, – а вот ронин Минамото, первое его я, в отличие от своего аватара, Умника-сана, как бы это сказать помягче и результативней для его умственной составляющей, в общем, считает, что слово самурая и ронина его ответвления не в самую худшую сторону по нравственным характеристикам, а по владению мечом то всяко лучше, непререкаемо и не обсуждается, в частности теми, чей быт и мирная жизнь защищается этим словом. И ронин Минамото не может не быть обескуражен вот такой истеричной и безалаберной с любой точки зрения выходкой в свою сторону со стороны Бодсюзу-сан, по какому-то допущению своего первобытного разума решавшая, что её слово имеет тут значение и поди что центральное.

Что не так совершенно, и ронин Минамото сейчас ей это, нет, не объяснит, – со стервозными и истеричными бабами разговоры не ведутся, это принципиальный вопрос и как показывает практика, без толку, – а поставит на своё место эту Бодсюзу-сан, ценности слов не знающей и ими пренебрегающей. И ронин Минамото, налившись крайней бледностью в лице (так самураи выражают особую озабоченность о людях пустяшных и кто им не нравится), чтобы значит, Бодсюзу-сан его с первого слова поняла и как знак этого понимания заткнулась, рывком из себя озвучивает следующее:

– Бодсюзу-сан! Сицурэй дэс га, мо: ити-до иттэ кудасаи. 17 17 Извините, повторите, пожалуйста, ещё раз (яп.).