Мария Лиханова - Империя Смерти

Приключение, последовавшее далее, оказалось наиболее болезненным из тех, что Даниил мог припомнить, хотя когда часть, связанная с избиением и пытками, уже давно миновала, многие ощущения, детали и чувства, стерлись из его памяти.

Даниил успел наглотаться таблеток, которые он в последнее время повсюду носил с собой специально на такой случай, набивая ими все доступные карманы, прежде чем двое мужчин схватили его, третий ударил его в живот, и Даниилу зафиксировали хомутом руки. Даниила потащили на второй этаж. Там головорезы стали паковать и уносить его бумаги и вещи. Кроме прочего, они сокрушили сервант Даниила и его коллекцию фарфора, звериным чутьем угадав, что начать следует с окрашенного в нежный розовый цвет сервиза. Даниил давно избавился от всех ценных сведений, в том числе, вывез сведения, которые Денис предоставил ему для ознакомления, хотя они вряд ли кого-то могли заинтересовать, хотя бы потому, что вряд ли кто-то мог их понять и все заинтересованные лица были с ними знакомы и считали их разновидностью информационного шлака.

События разворачивались ужасающе медленно. Даниилу сломали несколько ребер. В голове у него постоянно всплывала мысль, что самое обидное во всем происходящем то, что он не может постигнуть его причину: да, он знал формальный повод, но подобные поводы существовали всегда, и, не смотря на это, с ним прежде такого не случалось, хотя за ним и водились прегрешения.

До поры Даниила несколько утешала мысль, что его не били по лицу и голове, что вселяло в него надежду на то, что нападавшие стремились сохранить его презентабельный вид, чтобы их руководитель не испытывал ни чрезмерных сложностей, ни чрезмерного дискомфорта при его допросе. Однако, один из людей, видимо, догадавшись о мыслях Даниила, врезал ему по лицу прикладом так, что, не смотря на все принятые ранее предосторожности, Даниил чуть не потерял сознание: слезы полились из глаз Даниила потоком, из его груди вырвались болезненные рыдания, и мужчине пришлось ударить его еще несколько раз, уже чтобы попытаться успокоить – в данном случае причина болезни и лекарство были одним и тем же.

Даниилу не оставалось ничего, кроме как довериться профессионалам: его гости наверняка имели представление о том, как сильно и долго его следует истязать. Даниил не мог сказать, что боится смерти. Смерть сама по себе стала вдруг представляться ему одной из самых мелких неприятностей. Любой житель просторов нашей родины так или иначе принимает эту идею, также считая, что более крупных проблем, чем смерть, и не существует, в чем и заключен источник оптимизма, лежащий в основе нашего существования.

Сначала адреналин и принятые средства несколько обезболили раны Даниила, затем в силу вступило долгожданное помутнение сознания.

Когда гости окончили разносить кабинет Даниила, они усадили его в машину и увезли за город. Лицо и одежду Даниила покрыла кровь.

Вскоре Даниила выбросили на снежную хлябь, один из мужчин приставил дуло к его затылку, пока другой вжимал его голову ботинком в грязь, смешивающуюся с кровью. Даниила хорошенько протрясли, и с него, как из пиньяты, или, если угодно, как с вызревшего колоска, сыпались таблетки, огромное количество которых, кажется, даже несколько озадачило его спутников, порождая в них, по представлению Даниила, тайное искушение забыть о своих обязанностях, устроить вечеринку и отбыть, таким образом, в мир иной в «голливудском» стиле. От Даниила потребовали заверений в хорошем поведении и полном подчинении как гарантах его выживания в ближайшем будущем, после чего отвезли в Город в Городе.

Сознание Даниила – мутная лужа, в котором отражается боль, порой разражающаяся острыми вспышками. Он хочет, чтобы все быстрее кончилось. Короткая передышка, наступив, дала ему пространство и время для того, чтобы он мог осознать тупой, похожий на скуку, ужас. Теперь, когда он сидит в машине, и с лица его капает кровь, темнея на одежде, воспоминания прошлого, вопреки его воле, слепляются с настоящим, раскрывая перед его глазами неотвратимую последовательность, и превращаясь в целое. Даниил ясно осознает несовершенство жизни, вокруг которого обычно колеблются перья и стразы, отвлекая на себя все внимание в более спокойные времена, которые являются только пышным похоронным убранством. Жизнь представляется ему смешной и нелепой: он внезапно обнаруживает, что проводил основную ее часть, заигрывая с убийцами, и сейчас не должен быть удивлен. Даниил понимает, что его жизнь ни для кого, кроме него, никогда не имела значения. Мысли Даниила не были четкими: будучи едва различимыми, они сливались с чувствами, липкой грязью, клеем, сгущавшимся в опыт, составляющий материю бытия, которую человек может выразить лишь отчасти, оставаясь животным.

В Городе в Городе Даниила приволокли к врачу, чтобы тот немного привел его в порядок перед встречей, на которой должна была решиться его дальнейшая судьба. Люди, встречавшиеся, пока его гнали по коридору, вели себя, как будто ничего не происходило, не сосредотачивая на нем взгляда, словно вид мучеников, еле волокущих ноги, им давно примелькался.

Даниила споткнулся и упал на пол кабинета. Доктор, еще не пожилой, но и не молодой человек, с выцветшими глазами, велел парням переместить Даниила на кушетку, затем подошел, осмотрел его, дал ему проглотить пилюлю, вколол обезболивающее, после которого кожа стала нечувствительной. Доктор зашил Даниила, покапал ему что-то в нос и велел дать 15 минут отдыха, после чего удалился.

Вскоре парни потащили Даниила на аудиенцию к Алексею Владимировичу, по сравнению с которым Даниил даже в нынешнем виде, выглядит привлекательно. Дело в том, что лицо Алексея Владимировича напоминает одновременно морду борова и жабы: жирная шея его оплыла складками, из-за чего создается впечатление, что он создан для того, чтобы глотать небольших животных целиком.

Алексей Владимирович был довольно влиятельной фигурой, что должно быть ясным по этикету организованной им встречи. Он имел привычку, как и в данных обстоятельствах, начинать разговор спокойным, дружелюбным тоном, его речь в процессе становилась постепенно все более угрожающей и обвиняющей, а его голос обрастал басами огромной глотки, которые, однако, звучали неестественно, являлись лишь подобием праведного гнева и служили для того, чтобы отвлекать его от холодной и вдумчивой ярости, являвшейся его постоянной спутницей. Алексей Владимирович внушал отвращение и страх всем, с кем общался, хорошо знал об этом и получал удовольствие от этого. Изображая благодушие, он отыскивал слабые места жертвы, чтобы, найдя их, напасть в самый неожиданный момент, и подчинить ее. Потенциальными жертвами для него были абсолютно все, однако, он успешно сочетал безжалостность с демонстрацией кротости и раболепным поклонением вышестоящим лицам, которым он приписывал собственную жестокость, и интересам которых был верен.