Александр Бутенко - Ой, всё

Была назначена дата, когда они, как и Кролики, выйдут из дома, сядут в такси и уедут в аэропорт, и мы не увидим их больше нигде и никогда, потому что у Израиля оказалась совершенно странная особенность – оттуда не возвращаются.

Буквально за месяц до отъезда у них случился переполох, дядя Миша, всё время тративший на походы по каким-то кабинетам, получение каких-то бумажек, вдруг объявил – есть совершенно уникальная возможность уехать по какой-то непонятной квоте не в Израиль, а в Германию. Решать нужно сейчас, немедленно.

Они, бледные, напряжённые, пережили с этим ночь, а наутро – позади Рубикон, впереди Ватерлоо – дядя Миша пошёл пробивать новоявленный вариант.

В Израиле были родственники и худо-бедно выученный иврит. В Германии не было ничего, и о ней ничего не было известно, кроме того, что там вчера в шесть часов поймали Гитлера без трусов.

Ехать в никуда и учить с нуля немецкий – за Борьку-то я не боялся, выучит, но старшему поколению было трудно.

За день до отъезда они пришли к нам в гости – квартира на Троещине уже была продана, оставались последние дни с вещами у знакомых.

Было весёлое, неожиданно светлое застолье – словно через неделю встретимся вновь, словно ничего не изменилось, словно эти напряжённые хлопоты по отъезду навсегда только приснились, были неудачной шуткой, розыгрышем, недоразумением, которое как-то хорошо разрешилось.

Борька сидел в нашей комнате, мы во что-то играли, смеялись.

Мысль о том, что Борьку я вижу в последний раз, как-то упорно отказывалась впихиваться мне в мозг. Я её впихивал, а она выпирала; заталкивал, как дядя Алик корзинку в багажник, а она оттопыривалась обратно.

У меня было моё детское сокровище – маленькая книжечка-брелок в жестяной оправе, из которой выпадала раскладушка фотографий достопримечательностей Киева.

Я её очень любил, но все-таки подарил Борьке. Он принял с благодарностью.

Тут кто-то пришёл – у нас вообще гостей было много, двери не закрывались, неожиданные визитёры были обычным делом. Раздался чей-то малознакомый голос.

«Кто там? – вскинулся Борька. – Мой папа пришёл, что ли?».

Почему-то в последнее время дядю Мишу я давно не видел – он был с головой занят неприятными хлопотами.

Я выглянул в коридор – как оказалось, это был он, но я его почему-то не узнал. То ли не видел давно, то ли темно было, да и голос его, это фирменное «уа-ва-ва-ва-ва», куда-то ушло, померкло за грустью перемен.

Я спутал его с отцом одного совершенно неприятного нам с братом персонажа, чьи (хоть и редкие) визиты мы воспринимали с отвращением.

И я повернулся обратно в комнату и сказал: «Не, это папа жида».

«Жид» в нашей дворовой детской среде было обычным ругательством, которое, что любопытно, как-то мало ассоциировалось с евреями. Жидом могли обозвать как за жадность, так и за глупость. Как за вредность, так и за трусость.

Обозвать жидом неприятного человека было в нашей локальной тусовке делом совершенно обыденным, никто не вникал в хтонические глубины словообразования.

Борька удивлённо на меня посмотрел, вышел в коридор, увидел отца и повернулся ко мне: «Ты что, Саш, это же мой папа».

И вот тут до меня дошёл весь смысл того, что я совершенно легкомысленно сморозил, и как это выглядит со стороны.

Говорят – «провалиться сквозь землю от стыда», вот это было именно то, что мне хотелось сделать.

Я панически начал тараторить, объяснять, что я ошибся, спутал, я имел в виду, что тут есть Игорь, говно-человек, и я решил, что это его отец пришёл, а не твой; что я не хотел обидеть, что это я глупость сморозил, что это не так и не то я сказал, и ещё десятки отчаянных аргументов.

Как же это ужасно, когда не можешь доказать невиновность! Когда, да ещё в вечер прощания, обижаешь такого замечательного человека, как Борька.

Последний вроде как не придал значения, и недоразумение забылось.

Я напряжённо смотрел весь вечер – точно ли ситуация закрылась? Точно ли не обиделся?

Мать приготовила вкуснейшее, моё любимое шоколадное желе – все заслуженно нахваливали, а мне не лезло в рот.

Наутро было такси, из их же двора на Троещине.

На металлической сетке, огораживающей баскетбольную площадку, раскачивался мерзкого вида пацан, одновременно наглый и жалкий, и монотонно картавил, припадая на «г» вместо «р»: «Бо-г'я – ев-г'ей. Бо-г'я – ев-г'ей». Держась, тем не менее, осмотрительно подальше – знал, что Борька бегает быстро и уже заработал по карате коричневый пояс.

Попрощались. Обнялись.

Такси уехало из двора.

Мы ехали домой в отцовской Ниве, я сидел сзади, в горле застрял ком. Ни выплакать, ни выхаркать.

Очень хотелось кому-то пожаловаться – но я не мог сформулировать и понять, на что именно.

Я чувствовал себя бесконечно несчастным. Будто весь мир устремился куда-то, в трудное, но благородное дело. Словно все вступили в какой-то новый клуб, а меня туда не взяли.

Они отзвонились скоро из Германии – доехали хорошо.

Потом отзвонились через несколько месяцев – трудно, конечно, но устроились – учат язык, Боря влился в школьный коллектив, возобновил занятия по карате. Тётя Наташа, благо что фармацевт, даже нашла работу по специальности.

Потом звонили через год.

Мать слушала, но новости приходили как сквозь вату – новости о другой, совершенно непредставимой жизни, в уже произошедшем погружении в другие реалии.

Нашли на помойке мебель – стенку, которая у нас в Киеве была бы верхом мечтаний за большие деньги.

А мать тщетно ездила по городу, пытаясь найти, где «выбросили» сыр.

Тётя Наташа с дядей Мишей развелись – оказывается, кроме общей цели переезда их мало что связывало, а Боря уже большой. Уже чёрный пояс, какой-то там дан получил. Выучил немецкий на уровне носителя языка. Не забыл английский и готовится поступать в Лондоне.

А нам это казалось диковатым – время наступило суровое, легче было выживать скопом.

Они оставили телефон, и иногда родители даже честно порывались им позвонить, но всегда что-то мешало. Не хотелось навязываться – ну что мы их будем, в их новообретённой Земле Обетованной, грузить какими-то нелепыми мещанскими проблемами?

Они, наверное, тоже теми же мыслями маялись.

Наша Гондвана разошлась. Новые континенты было не склеить.

Когда однажды, прошло внезапно несколько беспокойных лет, родители таки набрали их номер, выяснилось, что они давно съехали – там жила какая-то другая, тоже русскоязычная, семья.

Съехали, и новых координат не оставили.

Я до сих пор мучаюсь незакрытым переживанием – обиделся ли Борька на «папу жида»?

Крайне маловероятно, но неисповедимы пути Господни – если ты это вдруг прочтёшь, Боря, знай, это правда было совершенно дурацкое недоразумение. Я не хотел тебя обижать. Ещё раз извини.