Крис Сэкнуссемм - Зейнсвилл

— И ты хотела прекратить…

— Я хотела наказать тебя! Я думала, тебя арестуют. Мне дали слово: никакого насилия. Ха! Они явились убивать! Они пригнали бронетранспортеры!

— Я умер? — негромко спросил Чистотец.

— Вместе со многими другими, включая всех двенадцать жен и их еще нерожденных детей.

— Детей? Они убили детей?

— Пули сыпались дождем. Вертолеты сбрасывали на наши здания зажигательные бомбы. А когда вас согнали вокруг Обелиска посреди поселка, то открыли огонь со всех сторон. Я хотела умереть с тобой, мне было так стыдно. Но я не смогла пересилить себя и потерять моего ребенка… твоего ребенка… нашего сына!

— Ты сказала — ребенка? Сына?

— Да! — воскликнула женщина и подняла повыше странную ладанку, которая висела у нее на шее. — Это стало частью наказания, понимаешь?

Чистотец чувствовал, как возвращается головная боль, как в нем темной волной поднимается ярость. Немыслимо! Что бы она ни рассказывала, ничего такого не могло произойти.

Присмотревшись внимательнее к ладанке, он увидел, что это небольшой музейный контейнер. Внутри — высушенный холодом — лежал мертворожденный эмбрион, скорее головастик, чем человек.

— Понимаешь, они не давали мне умереть! У меня не было друзей, семья отказалась мне помогать. Месяцами меня держали в ангаре на базе военно-воздушных сил в Олтусе. Мне не предъявили обвинение, не вынесли приговор, но я отбывала заключение в лабораторном комплексе «ЖизнеСилы» у истоков Миссисипи. Препаратами мне спровоцировали преждевременные роды… Меня превратили в чудовище! Одна операция за другой. Генная терапия. Гормонотерапия. Год за годом. Меня отпустили, лишь когда сочли, что я скоро умру. Я жила из милости у родственников, пока не вступила в секс-ложу, обслуживавшую воротил «Христианской Нации». Но чтобы оставаться нормальной, мне требовалось слишком много препаратов. Я превратилась в то, что ты видишь сейчас, а после мне было откровение во сне… такое же ясное, как тебя сейчас… Я получила весть, что увижу тебя снова. Моему наказанию придет конец! Мне полагалось поехать в Дастдевил, жить на руинах Царства Радости, и однажды ты явишься туда. Ты поймешь, что я осталась верна. Ты меня простишь. Мы снова заживем как муж и жена. И я вернулась. Вернулась! Я нашла ван Броклина и остальных. И были знамения. Кто-то побывал здесь с тех пор, как разрушили Царство Радости. Туннели восстановили, и метеостанция Феникс уже работала, а потом начались ураганы и появились Дары. А теперь ты пришел. Ты пришел ко мне! Иди же ко мне, любовь моя… Прости меня! Давай начнем новую жизнь!

Чистотцу казалось, он сейчас упадет в обморок. Наконец он нашел в себе силы заговорить.

— ЗАТКНИСЬ! — взревел он.

— Ты все еще сердишься. Ты прав, ты прав… Но взгляни, как я страдала…

— Я не восстал из мертвых! Я приехал из Питтсбурга. Я не знаю, кого ты ждешь. НО Я НЕ ОН!

Лицо Кормилицы на мгновение вспыхнуло гневом, потом сложилось в гримасу обиды, а после в глазах у нее заблестел знающий огонек.

— Сними одежду, — предложила она.

— Что? — просипел Чистотец.

Она шевельнулась на цепях, раздвигая гигантские залежи целлюлита на месте ляжек.

— Мои страдания не пропали втуне! Я верила. Я терпела. Я знаю, что ты вернулся ко мне. Ты мой Кормилец!

Двумя мясистыми пальцами она сдавила себе сосок, и в Чистотца брызнула струйка молока.

— Яви себя мне.

— Нет!

Стальные тросы пронзительно зазвенели, и туша Кормилицы шмякнулась об пол. Но большего он сделать не мог. Монстр полз к нему.

— Да! — нашептывала Кормилица. — Разве ты не видишь, как я ждала? Как страдала? Ты моя мечта, моя надежда, моя любовь!

Она вонзила зубы в левую руку Чистотца, по его телу прокатилась судорога боли, и правый кулак сам собой взметнулся вверх. Раздался резкий треск, Кормилица отпустила его руку и повалилась на спину, а палату заполнил голос — совсем как тот, какие он все ждал услышать у себя в голове.

— Скорей! — заворковал голос, и Чистотец узнал Дейвина. — Тебе нужно выбираться отсюда. Химо… Твоей подружкой заинтересовался Химо…

— Сможешь показать, как выбраться на поверхность?

— Идет, — выдохнул Дейвин. — Но нужно спешить!

— Не та бысса! — услышал Чистотец свист ван Броклина. Из-за чрезмерно удлиненного носа слова выходили невнятные, зато щелчок взводимого курка прозвучал весьма убедительно. — Я дрогу ему пкашу.

В голове у Чистотца глухо стучало. Буквы на спине жгли огнем. Он не знал, что делать. Он боялся за Кокомо. Ему нужно ее найти, им обоим нужно выбираться.

— Тут у нас живет Чабби, — ухмыльнулся, шевеля кончиком носа, ван Броклин.

Чистотец приготовился встретиться с гладиатором на стероидах, но тень, заполнившая комнату со сводчатым потолком, в каком-то смысле пугала еще больше. Ее отбрасывал пухлый белый мальчуган с веснушками и соломенными волосами. Одет он был в обвислые шорты из чехла для автомашины и футболку, сшитую из простыней, ноги у него были босы. Лет ему было семь или восемь, зато ростом он был почти двенадцать футов и весил, наверное, фунтов восемьсот.

— Как же он так вырос? — удивился Чистотец.

— Эксперименты. В лаборатории генетики. Я помог ему сбежать. Но у него проблемы с поведением. Гормоны роста ударили в голову. Гадкий норов у нашего Чабби. — Ван Броклин снова зловредно ухмыльнулся. — А теперь тебе придется его развлекать.

Втолкнув Чистотца в комнату, ван Броклин захлопнул за ним стальную дверь.

«Вот черт», — подумал Чистотец. Он услышал, как в туннеле звенят, предупреждая об урагане, колокольчики. Поднимается ветер, и Кокомо — в руках у Крысы, а «Витесса» только и ждет подходящего случая нанести удар! Он попытался мысленно дотянуться до девушки, но в ответ лишь испытал сочащуюся чернотой боль. Он мало что знал про психо-имплантаты, которыми его напичкали, понимал лишь, что его союзники, голоса, потерялись за воем бело-розовой статики и что перед ним гигантский Неблагополучный Ребенок.

Повсюду валялись обломки механизмов и головы животных. Костей не было видно, но Чистотец счел вполне вероятным, что юный огр их сгрыз. Кроватью ему служил лист теплоизоляции из борта фуры-рефрижератора, а товарищами по играм — семейка боксерских груш с намалеванными улыбками. Наиболее привлекательной игрушкой казалась модель железной дороги, выложенная на столе два на четыре фута. Большинство вагонов разбили о стену или разломали на части, но несколько уцелели — остановились посреди моста по пути к миниатюрному городу, где машины были припаркованы на крышах домов, а немногие выжившие граждане поклонялись автомату, выплевывающему леденцы «челобака».

Чабби пробурчал что-то неразборчивое, и Чистотец ретировался за груду плесневелых телефонных справочников.