Чарли Хьюстон - Неспящие

Парк снова подумал о пистолете, из которого он раньше убил того, кто вышел из комнаты дочери. Комнаты, где он оставил жену. Подумал о том, как пистолет смотрится, когда лежит на полу рядом с лужей крови. Он был рад, что пистолета не было у него в руке.

Он взял Кейджера за предплечье и потянул к двери.

— Вы арестованы.

— Полицейский Хаас.

Парк остановился и обернулся в сторону холла.

Там стоял Старший, все так же в пижаме и халате, сразу за ним Имелда и Магда.

— Жаль, что приходится снова видеть вас, полицейский Хаас.

Парк кивнул.

— Ваш сын арестован за убийство.

Имелда и Магда отошли друг от друга, готовясь открыть огонь.

Парк снова положил руку на пистолет.

— Я арестовываю вашего сына.

Старший держал руки в карманах.

— Я все понимаю, Хаас. Но не могу этого позволить. Вы сейчас же снимете с него наручники и отправитесь домой.

Парк увидел оружие в руках Имелды и Магды. Не автоматы, которые будут разбрасывать пули во все стороны, но чрезвычайно точные SIG-1911.

Он покачал головой.

— Ваши люди уже приходили ко мне домой. Они мертвы.

Кейджер покачал головой:

— Папа.

— Спокойно, Младший.

— Папа, я не верю, что ты это сделал.

Старший вынул руки из карманов и выдернул болтавшуюся нитку.

— Я должен был так поступить. Я этим не горжусь и не радуюсь. И я сам виноват, что столько с вами разглагольствовал, Хаас. Но теперь все поставлено на карту. Весь мир. Помимо наших кровных уз, арест моего сына вызовет слишком много вопросов. Наступит хаос. Для этого еще слишком рано. Еще многое нужно сделать.

Парк открыл рот, но ему больше нечего было сказать. Вместо слов он повернулся и толкнул Кейджера к двери. Он так и не достал пистолет. Так и не достал.

Шагая, Парк подумал о том, каково это было, когда любовь к Роуз впервые сделала его уязвимым. О страхе. Как он рос и превратился в ужас, когда родилась Омаха. С готовностью Парк согласился на страх однажды их потерять в обмен на чудо того, что они существовали в его жизни.

Тогда он ничего не сказал, но все потерялось во внезапном грохоте.

Башня леди Тидзу, конечно, была надежным убежищем на один день, но со временем уже не будет. Да и если на то пошло, сама Тидзу не была так уж надежна. Она была неспящей, умирала. И когда она умрет, умрет и «Тысяча журавлей». И личинки, которые выползут из этого орудия уничтожения, разрушат все, к чему она прикасалась. В последний раз я видел ее, когда вернулся из Калвер-Сити за Омахой. Она не была разочарована, увидев меня, но, кажется, в ней было некоторое сожаление, когда я взял девочку из ее рук и вложил часы отца Парка в ладони Омахи. Девочка уставилась на блики, отраженные от часов, и стала жевать кожаный ремешок.

Тидзу задумалась на мгновение.

— Ее отец убит?

Я кивнул.

Она подумала еще секунду.

— А мать совершила самоубийство?

Стоя в доме в Калвер-Сити, я смотрел на тело Роуз в кроватке Омахи и думал обо всех прекрасных вещах, брошенных в моем доме на гибель от огня или воды. Из всей моей апокалиптической коллекции ни одна работа не предвозвещала будущее яснее, чем мертвое тело неспящей матери в кроватке собственной дочери.

Я покачал головой, еще пребывая в благоговении перед увиденным.

— Ее отец убил ее мать.

— А.

Я посмотрел ей в глаза, хотя еще день назад не осмелился бы на такую наглость.

— Это делает Люцифру прекраснее?

Она посмотрела на ноутбук Роуз, который теперь покоился в центральной нише выставочного стеллажа.

— Я испытываю более острое чувство, когда смотрю на нее.

Она дотронулась до щеки Омахи.

— Спокойный ребенок.

Я смотрел, как Омаха жует застежку ремешка на дедушкиных часах.

— Ее родители мертвы. Ей грустно.

— Нет. Дети плачут, когда им грустно, Джаспер. Она наблюдает. Слушает.

Оба мы, бездетные, наблюдали за молчаливым ребенком.

Мы оставили Тидзу в ее башне, с ее цифровыми призраками, останками мертвых неспящих, которые сотворили их.

В вестибюле за дверями ее кабинета я обнаружил, что ее, как всегда, расторопные служащие упаковали несколько примечательных сувениров в небольшую коробку, как я и просил. Они позаботятся о том, чтобы ее благополучно доставили до адресата, как только я его назову. Я на минуту задумался, сотрудник ждал, его ручка застыла над наклеенной на коробку этикеткой с логотипом «Тысячи журавлей».

Внутри находился диск с координатами «дремы», резервная копия отчетов Парка, сканы его дневниковых записей за последние несколько дней, телефон со списком вызовов и несколько важных фотографий, снятых в последнее время, диктофонная запись нашего долгого разговора, которую я сделал на свой телефон и перенес на микрокарту памяти, и запачканный кровью левый ботинок со следом, совпадающим с отпечатком на голдфарме, взятый с нижней полки в гардеробной Кейджера. Хотя с учетом того, что в коробке, помимо прочего, была запись с камеры наблюдения, где Кейджер совершал убийство, некоторые из этих предметов казались избыточными.

Я не мог угадать, что адресат сделает с коробкой. Неглупый человек с инстинктом самосохранения уничтожил бы ее сразу же, как только понял бы ее значение. От убийства обоих Афронзо очень скоро разойдется мощная ударная волна. Разоблачения, которые подсказывали причину их убийства, вполне возможно, последним перышком качнут чашу весов в сторону хаоса. С моей точки зрения, это было желательное развитие событий. Ничто так же успешно не прикрывает отступление, как неразбериха и смятение. Что и объясняет, почему я отправил коробку Хаундзу, а не Бартоломе.

Судя по описанию Парка, его капитан до мозга костей человек, для которого важнее всего самосохранение. Сомнительно, что он понимал характер возложенного на Парка задания, однако я не сомневаюсь, что он со всех ног побежал бы по самому выгодному пути, стоило только на него надавить. Очевидно, это такой человек, который высоко ставит общественное устройство. И выполнение приказов. Хаундз больше напоминал анархиста. Мне легко было представить, как в детстве он ломал игрушки ни по какой иной причине, кроме удовольствия увидеть их сломанными. Я также вспомнил замечание Бартоломе о том, что Хаундз не любит «типов из Вашингтона».

А еще был его поступок с часами.

Мелодия, которая говорила в пользу его человечности. Какой бы смысл ни вкладывали в это качество.

В итоге я решил, что он, возможно, достаточно пострадал сам, чтобы стать по-настоящему опасным, случись ему обнаружить кое-что из того, что лежит в корне мировых зол. Он именно такой тип, который внимательно рассмотрит лужу бензина, разлитую в подвале вокруг пороховой бочки, и зажжет последнюю спичку, чтобы разнести в щепки кривой дом наверху, пока в нем не пострадали новые злополучные жильцы. А с последствиями можно разобраться позже.