Стивен Полански - Отчет Брэдбери

Пока Анна не начала фотографировать Алана, хотя нас настоятельно просили не делать этого (если бы нас арестовали, фотографии стали бы уликами), у него было только одно собственное изображение: фотография на водительских правах, тусклая и со штампом. Она больше не удовлетворяла его аппетит. У себя в бумажнике Анна хранила несколько снимков внуков, и Алан просил их посмотреть несколько раз в день. В Виннипеге мы втроем пошли на блошиный рынок, устроенный на автостоянке пригородного катка. Мы совсем недавно переехали туда. Декабрьский день был солнечным и сухим, но чрезвычайно холодным. Алан, который к тому времени научился вести себя на публике неприметно, казалось, не чувствовал холода. Он не боялся никакой погоды, словно всю жизнь провел на улице. Нам посчастливилось найти там семь или восемь случайных старых фотографий. Некоторые из них были в рамке, почти все — черно-белые, одна — в тонах сепии. Из всех фотографий, купленных на блошином рынке, Алану больше всего понравилась именно эта сепия в рамке. На ней был запечатлен юноша лет двадцати, сидящий на скамейке, на городском бульваре, изнеженно скрестив ноги. Деревья, видневшиеся вокруг, были покрыты густой листвой. Он был в форме. Военный, сказал бы я, времен Второй мировой войны. Юноша был красив, как киноактер, но выглядел грустным и задумчивым, словно ждал кого-то и точно знал, что не дождется. Словно он остался один в последний день своего отпуска. Догадки, конечно, но меня это развлекало. Я не знаю, о чем думал Алан, глядя на эту фотографию, как он ее интерпретировал (если вообще интерпретировал — подозреваю, что нет), но он не мог на нее насмотреться.

Анна решила, что мы должны поддерживать эту его склонность. Чтобы, как она сказала, прививать ему художественный вкус. Я не считал, что страсть Алана имеет непосредственное отношение к искусству, но тогда у меня еще не было собственной конкурентоспособной теории. (Теперь я бы сказал, что фотографии приводили Алана в восторг, поскольку они были точными, обманчивыми копиями действительности. Как и он сам.) В книжном магазине в центре Виннипега мы купили четыре огромных и очень дорогих альбома фотографий, сделанных знаменитыми фотографами. Я ни о ком из них не слышал. Двое из них, точнее две, обе женщины, давно умерли. Работы одной из них, которую звали Диана Арбюс и которая жила в середине прошлого века, были весьма примечательны: гиганты, карлики, бородатые женщины, идиоты, трансвеститы и транссексуалы. Монголоиды неопределенного возраста и пола, одетые в нечто вроде крестильных сорочек. Маленькие белые ангелы. Ее фотографии были гротескными, порой пугающими, и в то же время красивыми и трогательными, полными сострадания. Алану она нравилась больше всех. Мне тоже. (Там была фотография помешанного маленького мальчика, сжимавшего игрушечную гранату. Она выворачивала мне душу.) Другая женщина, Энни Лейбовиц, работавшая ближе к концу прошлого века, делала глянцевые стилизованные портреты знаменитостей, по большей части незнакомых мне. Двое фотографов-мужчин, оба с фамилией Линч, были более современными. Один из них специализировался на сероватых одноцветных снимках пришедших в упадок канадских городков, другой — на изображении брошенных механизмов, металлолома. Купив по настоянию Анны несколько других безумно дорогих томов, мы обнаружили, что Алана нисколько не интересуют пейзажи и городские ландшафты. Так же он пролистывал натюрморты и фотографии животных. Он хотел видеть и внимательно рассматривал только фотографии людей, по отдельности и группами, чем более постановочные и официальные, тем лучше. В Риджайне Анна купила фотоаппарат и начала фотографировать Алана и меня, запечатлевая наше совместное времяпрепровождение. Она фотографировала так рьяно, что вскоре израсходовала всю встроенную память фотоаппарата. Мы не могли выгрузить эти фотографии, у нас ничего для этого не было. Когда Анне казалось, что надо запечатлеть какой-то момент — Алан и я в Риджайне, стоящие плечом к плечу, как друзья (к тому времени мы стали друзьями), в парке Виктория — она удаляла один из снимков, сделанных раньше.

Верный своему слову, Высокий посещал нас без предварительного уведомления раз в месяц. Он возвращался на Фриэл-стрит в конце сентября, в конце октября и в конце ноября. Он следовал этому распорядку три месяца, пока мы находились в Виннипеге, а потом следующие три месяца в Риджайне. Хотя мы не видели его в остальное время, было ясно, что он ездил по Канаде вместе с нами, жил в городах, где мы жили, всегда рядом. Была ли у него жена? Семья? Имел ли он детей, и были ли они уродами, как он? Была ли у него другая жизнь, кроме служения своей организации? А у меня? Иногда Высокий приезжал один; иногда же он приводил с собой спутника. Дважды мы видели молчаливого чернокожего. Один раз Высокий появился с молодой девушкой. Это случилось в Виннипеге, в квартире на Гуле-стрит. Девушка была возраста Алана и очень привлекательная. Она не была его дочерью — Высокий посчитал нужным пояснить, что она ему не родственница. Это была высокая угловатая девушка с темными волосами и неправильным прикусом, что ее вовсе не портило. У нее были красивые руки. Длинные тонкие пальцы, ногти прекрасной формы. Я сразу же их заметил. О чем он, спрашивается, думал, приведя сюда такую девушку, чтобы она посмотрела на Алана? Хотел спровоцировать, помучить его? Если такова была цель Высокого, он ее достиг.

— Она хотела увидеть клона, — объяснил он, и девушка, к моему разочарованию, не возразила.

Алан в бейсболке с логотипом «Виннипег джетс» (его любимой команды), до самого Калгари при появлении Высокого не говоривший тому ни слова, сидел на диване, молча, не шевелясь, сунув руки между коленями, и смотрел на девушку. Она знала, что он на нее смотрит, и, как мне показалось, немилосердно заигрывала с ним. Я видел, что она сводит его с ума и наслаждается этим, а он, как я с облегчением замечал и гордился им, беднягой, не выдает своих инстинктов, проступавших в каждом мучительно напряженном дюйме его тела.

Во время каждого визита Высокий спрашивал меня:

— Как продвигается отчет?

Я отвечал:

— Никак. Я его не пишу.

Потом между нами произошел короткий бурный разговор.

— За что мы вам платим?

— Я не взял у вас ни цента.

— Это верно. Крутой воротила, мистер Денежный Мешок.

— А вы кто такой? — спросил я. — Джек Великан?

Этот человек действовал мне на нервы.

— Я — Джек Убийца Великанов. Хотите проверить, как это бывает?

Этот обряд провокаций и запугиваний доставлял ему дополнительное удовольствие. Его главным делом было ежемесячно проверять развитие Алана. Анна охотно давала ему собственную оценку. Она гордилась Аланом, гордилась тем, что работает с ним.