Стивен Полански - Отчет Брэдбери

— Как у вас с деньгами? — спросил он Анну в один из следующих визитов. — Хватает?

— Мне бы хотелось больше, — без колебаний ответила Анна. — У вас они есть?

Высокий посмотрел на меня, словно давал понять: он знает, что у меня еще много денег. У меня их было больше, чем он мог себе представить.

— Думаю, сумеем наскрести, — сказал он Анне. — Получите перед отъездом.

Это было в конце мая, прямо перед нашим переездом из Риджайны в Калгари и перед моим вторым инфарктом. Я вспомнил разговор о деньгах, потому что считал это одной из своих немногих побед. А еще потому, что в тот вечер, прямо после ужина, мы решили рассказать Алану, кто он такой.

Алан подолгу смотрел телевизор. Гораздо больше, чем, по моему мнению, было необходимо, но уверенность Анны в полезности этого занятия одерживала верх. Сначала он воспринял телевидение восторженно и, как зачарованный, смотрел все подряд. Но к тому времени, когда мы переехали в Виннипег, он научился разбираться в программах и пользоваться пультом, а также запомнил время и каналы тех шоу, которые ему нравились. Как я уже говорил, он был готов смотреть телевизор по шестнадцать часов в день, сидя по-турецки на полу, как можно ближе к экрану и включив звук на полную громкость. Ради его психики мы заставили Алана соблюдать определенные правила, очень мягкие, но он неохотно соглашался им следовать. Он смотрел телевизор час утром, перед завтраком, час ближе к вечеру, после занятий, если не было запланировано других дел, и два часа после ужина, когда он заканчивал мыться. Если играли «Виннипег джетс», мы позволяли ему смотреть матч до конца. Запрещалось смотреть телевизор во время еды, исключались мультфильмы, детские программы, фильмы ужасов — этот запрет мы наложили, учитывая печальные подробности его жизни, — и любые передачи, где показывалось или одобрялось насилие. Мы сделали беспринципное исключение для хоккея. Один из нас сидел с Аланом в комнате, когда был включен телевизор. Мы не подумали о том, что надо запретить порнографию, которую легко было отыскать после полуночи. Больше всего мы опасались, что он раньше времени увидит или услышит что-то, относящееся к клонированию: сообщение в новостях (иногда в канадских газетах появлялись антиамериканские статьи, включавшие клонирование в список зол, содеянных нашей страной), художественный фильм, брошенную по ходу действия шутку в одной из глупых комедий, которые он смотрел. Но мы зря беспокоились. Даже в Канаде люди почти ничего не знали об этом.

Алан был страстным болельщиком «Виннипег джетс». Настоящим фанатом. Впадал в эйфорию, когда они выигрывали, погружался в отчаяние, когда проигрывали, а в тот сезон, к сожалению, они были не на высоте. Мой отец точно так же относился к «Бостон ред сокс», так же реагировал на их победы и проигрыши. Но отец вырос, играя в бейсбол и следя за играми «Ред сокс». До того, как Алан посмотрел свою первую игру — он наткнулся на хоккей случайно, переключая каналы после ужина, — он ничего не знал о хоккее. (Подозреваю, что в его мгновенном и абсолютном увлечении, в его самозабвенной преданности игре, не имевшей никакого реального смысла, можно отыскать некую антропологическую истину.) Возвращаясь к написанному ранее: такие понятия, как спорт, спортсмен, соревнование — или сама игра, — ничего для него не значили. Несомненно, его притягивали состязание, борьба. Но он точно так же мог смотреть танцы, политические передачи, мелодрамы или фильмы про войну, хотя ничего обо всем этом не знал. В городе, где я вырос, в конце нашей улицы был парк с катком, обнесенным бортиками высотой по пояс. В этом круглосуточно открытом уютном здании я учился кататься на коньках, двигая перед собой по льду кухонный стул. Хотя я не научился скользить назад, не падая, и постоянно следил за этим, я иногда играл в хоккей. Я знал правила, но не тонкости. Игры профессионалов не привлекали меня. Однако Алану, который был исключительно болельщиком, интереса к катанию на коньках никогда не проявлял, они нравились. Когда он смотрел шестую игру, он уже знал имена почти всех игроков «Джетс», их номера и разбирался в хоккее достаточно, чтобы понимать, что происходит, выигрывают они или проигрывают, какие допущены нарушения. Чтобы заслужить его симпатию, я смотрел матчи вместе с ним.

В середине февраля, перед отъездом из Виннипега, мы повели его на игру «Джетс». Вечер был ясным и сухим, снег на земле походил на хозяйственное мыло. Было ужасно холодно и ветрено, я не мог припомнить такого мороза. При дыхании ноздри покрывались инеем. Любая открытая часть тела леденела через несколько минут.

Анна попыталась отказаться. Хоккей ее совершенно не интересовал.

— Это хороший шанс для тебя и Алана, — говорила она, — если вы пойдете туда вдвоем.

Я настоял, чтобы она пошла. У нас с Аланом уже образовалась некая привязанность, но я не считал, что мы полностью к этому готовы. Я тревожился, что игра может его чрезвычайно возбудить или расстроить. Так и произошло, Алан обезумел от того, что первая шайба влетела в ворота во время заключительного сигнала, но, несмотря на обескураживающий счет, это было еще, так сказать, радостное безумие. Чем хуже шли дела у «Джетс», тем громче кричали и стонали вокруг нас болельщики, к тому времени уже пьяные, а Алан присоединялся к ним, упиваясь их общим несчастьем. Наверное, это были самые счастливые три часа в его жизни.

Мы хорошенько утеплились — Алан отказался надеть что-то другое вместо своей бейсболки «Джетс» — и взяли такси до катка. «Джетс» играли с «Оттава синэйторс», их главными соперниками, по словам Алана, гораздо более сильными. Поход на матч был моей идеей, и я заплатил за билеты. Места, купленные в последнюю минуту, были плохими — в самом верхнем ряду, в задней секции, но Алан не жаловался. К его огромному удовольствию, «Джетс» неплохо играли всю первую половину первого периода и даже забили гол, используя численное преимущество (должно быть, это было их единственной целью). За две минуты до перерыва с вратарем «Джетс» что-то случилось, словно его околдовали или подкупили, и он пропустил три шайбы подряд.

— Как решето, — сказал мне Алан, и вместе с остальными болельщиками оглушительно потребовал отправить вратаря на скамью запасных, а потом наказать.

Алан получил свою первую кока-колу. В лобби, по пути наверх, я купил ему сувенирную программку и вымпел, чтобы он повесил его над кроватью. После игры — несмотря на проигрыш, Алан был счастлив — я купил ему хоккейный свитер, где на спине было написано имя его любимого игрока, американского крайнего нападающего по фамилии Финнеган, почти весь вечер проведшего в хоккейной коробке.

К концу второго периода счет был 7:1 в пользу «Синэйторс», которые к тому времени при каждом перемещении катались только по четвертой линии, а также заменили своего знаменитого вратаря дублером. В перерыве перед заключительным периодом множество болельщиков ушли домой, у большинства из них был сезонный абонемент на лучшие места. В начале третьего периода я увидел целый ряд пустых мест вдоль половины поля «Джетс», где происходило основное действие на повороте, прямо возле стекла. Я сказал Анне, куда пойду, и велел следить за мной, когда я подам сигнал. Я нашел контролера в начале секции. Показал ему на места, где мы сидели. Сказал ему, засыпающему на ходу старику, что это первый хоккейный матч моего сына. Потом как можно непринужденнее протянул ему двадцать долларов. Контролер схватил деньги. Потом сказал: он не может дать разрешения на то, чтобы мы спустились вниз, но отвернется. Я подождал, когда ко мне присоединятся Анна и Алан. Увидев Алана, контролер удивился. Наверное, он подумал, что его обманули, но ничего не сказал.