Брюс Стерлинг - Зеркальные очки

Инструменты мировой интеграции — спутниковые информационные сети, транснациональные корпорации — очаровывают киберпанков, постоянно фигурируют в произведениях. Киберпанки не слишком уважают границы. Токийский «Научно-фантастический журнал» издательства «Хаякава» первым посвятил этому направлению целый выпуск, в ноябре 1986 года. Британский журнал «Интерзона» можно также назвать рассадником киберпанка: там публикуются Ширли, Гибсон, Стерлинг, основополагающие критические статьи, интервью, манифесты. Информационная глобализация — не просто символ веры киберпанков, но их цель.

Отличительной чертой киберпанка является также яркое визионерство. Авторы желают странного, сюрреалистического, доселе немыслимого. Они настойчиво и безжалостно доводят идею до логического завершения, порой заглядывают далее. Подобно Балларду — ролевой модели киберпанков, — они невозмутимо следуют принципам максимальной, доходящей до клиники, объективности. Холодный научный анализ используется в произведениях на панковский манер, ради создания шокового эффекта. Яркость воображения соседствует с насыщенностью. Киберпанк славится вниманием к деталям, тщательно сконструированной сложностью, внедрением будущего в ткань реальности. Взрывной характер подачи новой информации вызывает сенсорную перегрузку — литературный эквивалент хард-роковой «стены звука».

Киберпанк является естественным развитием тем, всегда присутствовавших в научной фантастике, но до поры лежавших под спудом. Он вырос изнутри жанра, представляет собою не вторжение извне, но реформу изнутри. Потому и влияние его на жанр в целом — столь мощное и быстротекущее.

Будущее движения, как водится, открыто. Наравне с творцами панка и Новой Волны, авторы киберпанка развиваются и вскоре могут разбежаться по дюжине новых направлений. Вряд ли лейбл будет привлекать их долгое время. Сегодня научная фантастика находится в редком состоянии ферментации. В оставшиеся от десятилетия годы можно ожидать глобальной эпидемии начинаний, развернутых изменчивым и многочисленным поколением восьмидесятых. Одиннадцать авторов, представленные здесь, — только часть огромной писательской волны, но даже эта часть — как и целое — уже делится на воинствующие фракции. Подкрепленные новым смыслом НФ, писатели обсуждают, переосмысливают, учат старых догов новым догматам. Тем временем рябь от киберпанка продолжает распространяться, возбуждая одних, бросая вызов другим и вызывая возмущение у немногих третьих, чьи возражения пока слышны слабо. А будущее так и остается непредсказуемым, хотя в отсутствии желания предсказать упрекнуть человечество сложно.

И наконец, причудой нашего поколения фантастов является то, что для нас литература о будущем имеет долгую и славную историю. Как писатели мы — в долгу перед теми, кто шел перед нами, — теми, чьи убеждения, верность жанру и талант настолько нас увлекли, что изменили наши жизни. Такой долг нельзя отплатить, только — признать и надеяться передать в наследство поколению, которое придет после нас.

А теперь я бы хотел выразить благодарность. Движение многим обязано терпеливой работе редакторов. Стоит лишь бросить взгляд на страничку с упоминанием авторских прав — и станет понятно, что главная роль принадлежит Эллен Дэтлоу из журнала «Омни» — очкарику и сестренке по общему с идеологически-корректным авангардом оружию. Ее помощь в составлении этой антологии неоценима. Гарднер Дозуа одним из первых обратил внимание критиков на Движение. Вместе с Шоной Маккарти он превратил «Научно-фантастический журнал Азимова» в энергетический и дискуссионный центр жанра. «Фэнтези энд сайнс фикшн» Эдварда Фермана всегда являлся для нас мерилом стандарта. «Интерзону» — наиболее радикальное фантастическое издание на сегодняшний день я уже упомянул, но его редакторы заслуживают повторной благодарности. И особое спасибо Йосио Кабаяси, нашему токийскому агенту, переводчику «Схизматрицы» и «Музыки, звучащей в крови» за любезности столь многочисленные, что описанию они не подлежат.

Занавес поднимается!

Этот рассказ явился первой профессиональной публикацией Уильяма Гибсона — в 1981 году.

С тех пор Гибсон стал одним из наиболее влиятельных мастеров нашего цеха, прославившись блестящим синтезом атмосферности и экстраполяции. Его романы «Нейромант» и «Граф Ноль», а также рассказы, действие которых происходит в той же вселенной Муравейника, вызвали шквал восторгов; критики отмечали как сильный нарративный драйв, так и отточенную стилистику и подробный, бескомпромиссный портрет будущего. Его работы — один из центральных текстов современной фантастики.

Однако началось все с предлагаемого вашему вниманию рассказа. Именно здесь Гибсон снайперски вычленил проблематичные аспекты нашего прошлого и призвал выработать новую НФ-эстетику 1980-х.

Кажется, меня начинает отпускать; еще немного и все, тьфу-тьфу-тьфу, останется в прошлом. Порой что-то еще мерещится — хромированный отблеск из приемной безумного доктора, — но лишь на краю поля зрения. На прошлой неделе над Сан-Франциско проплыло это летающее крыло, но авиалайнер был почти прозрачным. И родстеры с «плавниками» проявляются все реже, и автострады стесняются разворачиваться в восьмидесятиполосных чудовищ типа того, на которое мою арендованную красную «тойоту» вынесло месяц назад. И я уверен, что до Нью-Йорка это не доживет; диапазон моего зрения сужается до одной-единственной вероятности. Для чего понадобилось изрядно попотеть. Очень помог телевизор.

Началось все, видимо, в Лондоне, в той псевдогреческой таверне на Баттерси-Парк-роуд; за ланч платил Коэн из своих представительских расходов. Мертвое мясо, преющее в мармите, а ведерко со льдом для рецины искали полчаса. Коэн работает в издательстве «Баррис-Уотфорд», они делают «трендовые» альбомы — иллюстрированная история неоновых вывесок, пинбол, японские заводные игрушки периода оккупации. В Англию меня пригласили снимать рекламу обуви; калифорнийские девушки в ярких, вырви-глаз, беговых кроссовках на загорелых ногах выкидывали для меня коленца на эскалаторах Сент-Джонс-Вуда и платформах Тутинг-Бека. Поджарое, голодное молодое агентство решило, что именно тайна лондонского общественного транспорта поможет продать побольше нейлоновых кедов. Решать им; снимать мне. А Коэн, с которым я был шапочно знаком еще в Нью-Йорке, пригласил меня на ланч накануне моего отлета из Хитроу. С ним вместе явилась ультрамодно прикинутая дамочка — без намека на подбородок и, судя по всему, видный историк поп-арта; звали ее Диальта Даунс. Вспоминая, как она входит в таверну рядом с Коэном, я так и вижу у нее над головой мигающую неоновую вывеску: «Прямо пойдешь — с ума сойдешь» — заглавными буквами без засечек.