Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио

– Или Семъяза был ненастоящим якудзой, и клан правильно сделал, что отрекся от него.

– Да. Пожалуй, второе более верно.

Тогда они еще не знали, но не пройдет и недели, как оябун Мисору вызовет их к себе и даст первое задание – убить Семъязу, который проходит реабилитацию после коррекционного курса в «Тиктонике», и вернуть Шайори.

– Как думаешь, что на этот раз оябун отсечет своей дочери? – спросил Коджи, когда они покидали Токио.

– Голову, – не раздумывая ответил Макото. – Таков кодекс чести.

– Да, – Коджи тяжело вздохнул. – Жаль. Она была ничего.

– Кто?

– Шайори.

Макото смерил друга тяжелым взглядом, затем убедил себя, что это была неудачная шутка. Одна из того множества неудачных шуток, коими пестрела речь Коджи.

– Когда-нибудь твои шутки тебя погубят, – сказал Макото.

Тогда они еще не могли знать, но его слова окажутся провидческими. Первое серьезное задание, которое получил Коджи, окажется для него последним. Они проникнут в реабилитационный центр «Тиктоники» и примут решение разделиться. Коджи отправится за Шайори, Макото за Семъязой. Они зальют больничные коридоры кровью дюжин силовиков, но Коджи остановят интеллектуальные пули начальника тюрьмы, а бывший якудза и Шайори успеют скрыться прежде, чем Макото доберется до них.

«Провал! Какой провал!» – думает Макото, покидая реабилитационный центр «Тиктоники». Нет, такой позор не искупить обрядом юбидзумэ – хоть отруби себе все пальцы и преподнеси их главе клана. В первые часы Макото всерьез думает о том, чтобы совершить сэппуку. Но что изменит его смерть? Избавит от позора? Нет. Вернет Шайори? Нет. И уж тем более не заберет жизнь Семъязы. «Чтобы смыть позор, нужно исправить провал», – решает Макото. Он посвятит свою жизнь поискам. Он превратится в карающий меч своего клана. Станет призраком, тенью, идущей по пятам за беглецами, где бы они ни были, куда бы ни бежали. Он станет временем, от которого невозможно скрыться. Они будут вспоминать о нем каждый раз, когда смотрят на часы. Они будут чувствовать его дыхание даже во сне. Потому что время вечно. И время дотянется до каждого из нас, сдавит горло юной рукой младенца с лицом старика и будет смотреть в глаза, следя за тем, как остатки жизни покидают наше тело. От времени не скрыться никому. И ему не нужно спешить. Оно вечно, в отличие от нас. Оно – начало и конец.

«Я – начало и конец», – думает Макото. Он не может связаться с кланом, но у него есть другие друзья. Один из них делает Макото на левой щеке татуировку «токи» – время.

– Что, просто иероглиф и все? – спрашивает он. – Никаких нейронных модулей?

– Модуль этого иероглифа у меня в сердце, – говорит Макото.

Он почти не ест, почти не спит. Он – призрак. Он – месяц. Он – неделя, день, час… Он – мгновение. И мгновения эти заканчиваются. Заканчиваются у беглецов. Грань пересечена, запретный плод вкушен. Вокруг тени – Макото не замечает людей, если их лица не похожи на лицо Шайори или Семъязы. Он – смерть. Встречи с ним стараются избегать все, включая бывших знакомых.

– Никто не сбежит от смерти, – говорит он силовикам, когда они пытаются остановить его, не обнаружив идентификационный модуль социального статуса. – Никто.

Макото достает наномеч. Толпа людей, которая окружала его мгновение назад, расступается, образуя круг. Бежать некуда. Силовикам – некуда. Они достают оружие. Макото не двигается.

– Смерть невозможно убить, – говорит он силовикам, активируя нейронную татуировку ловкости.

Силовики стреляют. Пули вспарывают пустоту, где мгновение назад стоял Макото. Три свинцовых шмеля. Они попадают в собравшихся зевак. Два мужчины падают замертво. Девушка кричит, вернее, пытается кричать, потому что пуля сохранила ей жизнь, но срезала нижнюю часть челюсти, свесившуюся на грудь, болтаясь на уцелевших мышцах и сверкая белыми зубами. В уродливом месиве, в которое превратилось лицо, видно, как извивается язык. Силовики пятятся, но толпа не выпускает их. Макото предлагает снова попытать счастье. Силовики целятся, но нажать на курок не решаются. Макото ждет несколько секунд, затем начинает приближаться. Наномеч рассекает воздух. Движения настолько быстрые, что три удара сливаются в один. Толпа ахает. Макото убирает наномеч в ножны. Тела силовиков разваливаются на части. Никто не пытается остановить якудзу с татуировкой иероглифа «токи» на лице. Он уходит, растворяется в толпе, активируя нейронный модуль маскировки раньше, чем перестают дергаться в судорогах разрубленные тела силовиков. И все это в центре Токио. Все это под пристальным взглядом систем слежения, записи которых попадают во все нейронные новости этого вечера. Народ негодует и требует крови.

Глава калана Гокудо просматривает нейронные новости молча. Он узнает Макото, но не узнает его взгляд. Этот человек больше не принадлежит клану Гокудо. Этот человек больше не принадлежит даже себе. Но как объяснить это силовикам, требующим ответов, денег, почтения и показательной казни свихнувшегося якудзы.

– Да, не очень хорошо для бизнеса, – говорит сингиин клана по имени Итиро.

– Ты посоветовал его мне, – напоминает оябун.

– Я знал его отца.

– Значит, это твоя ошибка.

Глава клана протягивает ему танто. Итиро кланяется, расстилает на столе белый носовой платок. Представитель заокеанских технократов растерянно смотрит, как сингиин отсекает себе фалангу левого мизинца, заворачивает в платок и молча возвращает вместе с танто главе клана. Мисору кланяется ему, забирает танто и платок с завернутой фалангой пальца.

– Избавься от Макото, успокой силовиков и общественность, – распоряжается оябун.

Сингиин снова кланяется, пятится к выходу и только на пороге поворачивается спиной, чтобы уйти, – это не страх, это почтение. Ван Паттен видел уже нечто подобное в других кланах. И это не пафос, нет. Это традиция. Это кодекс чести. Это патриархальный институт клана, сохранившийся с феодальных времен. Это сила, с которой нужно считаться и которую, вероятно, будет невозможно уничтожить изнутри, невозможно даже расшатать.

Ван Паттен не знает, как обстоят дела у технократов Севера, пытающихся наладить связи с другими кланами, но он почему-то уверен, что рано или поздно они придут к такому же заключению, как и он, – чтобы получить этот город и эту страну, одного сотрудничества с кланами мало, нужен полный контроль над ними, а лучше их полное уничтожение. Тогда страна будет готова к переменам. Тогда у этой страны не будет иного выбора, кроме как принять перемены. Не раньше.

Ван Паттен думает о том, что было бы неплохо встретиться с Яковом Юстом и договориться о временном перемирии, потому что пока они ведут экономическую и политическую борьбу друг с другом, им никогда не победить кланы, никогда не избавиться от их влияния. Тоталитаризм неизбежен, а каким он будет – технократическим или корпократическим – пусть решает время. Понимание мира и восприятие прав и свобод меняются с каждым новым поколением, с каждым новым витком технологической революции.