Джордж Эффинджер - Марид Одран

— Хорошо, когда снова будешь говорить с Папой, скажи ему, что я ушел с Жаком, чтобы посмотреть, как идут дела с нашим проектом цифровой связи.

— Но это же ложь, йа Сиди . Я знаю, где ты был.

Мне стало любопытно, как он об этом узнал.

Может, жирный чернокожий, который висел у меня на хвосте, работал вовсе не на плохих парней?

— Разве ты не можешь чуть-чуть приврать? Разок? Ради меня?

Он сурово посмотрел мне в глаза.

— Я христианин, йа Сиди , — только и сказал он.

— Все равно, спасибо, — сказал я и протиснулся мимо него в ванную.

Я долго стоял под горячим душем, чтобы тугие струи промассировали мою гудящую шею и плечи. Я вымыл голову, побрился, постриг бородку. Мне стало получше, хотя я и спал всего несколько часов. Я долго рылся в своем гардеробе, решая, что лучше надеть для встречи с имамом. Из некоего упрямства я выбрал консервативный деловой костюм голубого цвета. Я теперь почти не носил европейской одежды и, даже когда мне приходилось это делать, я избегал деловых костюмов. Кмузу пришлось повязать мне галстук — я не знал, как это делается, и упорно Не хотел этому учиться.

— Может, поешь, йа Сиди ! — спросил он.

Я посмотрел на часы.

— Спасибо, Кмузу, но у меня почти не осталось времени. Не будешь ли так любезен отвезти меня?

— Конечно, йа Сиди .

Почему-то я вовсе не боялся встретиться лицом к лицу с доктором Садиком Абд ар-Раззаком, имамом самой, большой церкви в городе и одним из передовых церковных мыслителей. Это было хорошо, потому что, готовясь к встрече, мне не пришлось глотать таблетки и капсулы. Трезвый, в здравом уме, я имел шанс выйти от имама с головой на плечах.

Кмузу припарковался рядом с другой машиной на улице у западной стены мечети, а я побежал под дождем по стертым гранитным ступеням. Я сбросил ботинки и углубился в темноту комнат, ассиметрично располагавшихся под высокими сводчатыми потолками. В одной из комнат с колоннами учителя в традиционных одеждах преподавали религиозную мудрость группе серьезных мальчиков. В других молились поодиночке или небольшими компаниями. Я прошел через длинную холодную колоннаду в заднюю часть мечети, где была приемная имама.

Сначала я поговорил с секретарем, который сказал мне, что доктор Садик Абд ар-Раззак примет меня чуть попозже. Он пригласил меня подождать в маленькой комнате для посетителей. Одно из ее окошек выходило во внутренний дворик, но стекло было таким мутным, что я едва мог видеть сквозь него. Эта комната напомнила мне о тех визитах к Фридландер-Бею, когда я еще не жил в его доме. Мне всегда приходилось просиживать штаны в приемных вроде этой. Я не понимал — может, это у богатых и сильных просто развлечение такое?

После получасового ожидания секретарь открыл дверь и сказал, что сейчас имам меня примет. Я встал, глубоко вздохнул, одернул костюм и пошел вслед за секретарем. Он открыл тяжелые, украшенные затейливой резьбой деревянные двери, и я вошел внутрь.

Доктор Садик Абд ар-Раззак поставил свой огромный стол в самом темном углу комнаты, и, когда он сидел там в мягком кожаном кресле, я почти не видел его лица. На столе у него стояла лампа под зеленым абажуром, но когда я сел по его знаку, лицо имама снова растворилось в неразличимой тьме.

Я ждал, что он заговорит первым. Немного повозился в кресле, повертел головой, глядя по сторонам, — повсюду на полках вплоть до потолка были одни только книги. В комнате стоял особенный запах старой пожелтевшей бумаги, сигарного дыма и хвойного чистящего средства.

Он некоторое время смотрел на меня. Затем наклонился вперед, и лампа осветила нижнюю часть его лица.

— Мсье Одран, — сказал он скрипучим старческим голосом.

— Да, о мудрый.

— Ты оспариваешь свидетельства, которые говорят, что вы с Фридландер-Беем убили офицера Халида Максвелла. — Он побарабанил пальцами по голубой картонной папке.

— Да, я оспариваю их, о мудрый. Я никогда не видел убитого патрульного. Ни я, ни Фридландер-Бей не имеем к этому случаю никакого отношения.

Имам вздохнул и откинулся в кресле, исчезнув из круга света.

— Ты должен знать, что против вас есть серьезные улики. У нас есть свидетель.

Этого я еще не слышал.

— Да? И кто же это? И почему вы думаете, что ему можно верить? Потому, мсье Одран, что свидетель — лейтеант полиции. Лейтенант Хаджар.

— Сын ослицы! — воскликнул я. Затем взял себя руки. — Простите, о мудрый.

Он отмахнулся.

— Дело сводится к следующему: ваше слово против слов высокопоставленного офицера полиции. Я должен вынести свое суждение в соответствии с законами Ислама, согласно надлежащей гражданской процедуре и в меру своих малых способностей отличать правду ото лжи. Должен вас предупредить, что если вы не представите решающего доказательства вашей невиновности, то суд вне всякого сомнения решит дело не в вашу пользу.

— Я понимаю, имам Абд ар-Раззак. Нам еще горы перекапывать в поисках этого. Мы надеемся представить вам доказательство, которого будет достаточно, чтобы изменить ваше мнение.

Старик несколько раз хрипло кашлянул.

— Надеюсь, что вы это сделаете — для вашего же блага. Но будьте уверены, что в первую очередь я буду заботиться о том, чтобы правосудие свершилось.

— Да, о мудрый.

— Чтобы закончить, я хочу знать, каковы ваши непосредственные планы, равно и то, как продвигается ваше расследование?

— Вот оно. Если бы имам был так шокирован моей настойчивостью, он мог бы наложить вето на расследование, и тогда я был бы, как говорится, дюной без тени.

— О мудрый, — медленно заговорил я, — мы обратили внимание на то, что не было проведено надлежащей аутопсии тела Халида Максвелла. Я бы хотел эксгумировать тело, предоставив это городскому коронеру.

Я не мог видеть выражения лица имама, но услышал его тяжелое дыхание.

— Вы же знаете, что Аллах приказывает хоронить мертвых немедленно.

Я кивнул.

— Эксгумация дозволяется только в чрезвычайных и неотложных случаях.

Я пожал плечами.

— Смею ли напомнить вам, о мудрый, что отаутопсии могут зависеть моя жизнь и жизнь Фридландер-Бея. Я уверен, что, даже если вы не согласитесь, на эксгумацию согласится шейх Махали.

Имам ударил по столу своей морщинистой рукой.

— Попридержи язык, мальчишка! — прошипел он. — Ты собираешься действовать через мою голову? Хорошо, в этом нет нужды. Я дозволяю эксгумацию. Но взамен я требую, чтобы доказательства были представлены не позднее чем через две недели, а не через месяц, как было заявлено раньше. Люди города больше не могут терпеть проволочек.

Он склонился над столом и взял чистый лист бумаги. Написал короткую записку и поставил свою подпись.