Генри Олди - Нюансеры

— У-у, раклы, пьянь голозадая! — он погрозил вслед убегающим лопатой. — Средь бела дня, шелупонь! Как вы, ваше благородие?

Мише сделалось тошно, а от участия в голосе дворника — вдвое. Он с усилием сглотнул, вдохнул-выдохнул: раз, другой. Слава Богу, не достал револьвер. Была бы сейчас маета…

— Вашими молитвами, голубчик. Вовремя подоспели.

— Кровь у вас на губе. И из носу тоже. Вам бы к дохтуру!

— Некогда, — отмахнулся Миша. — Тороплюсь.

— В аптеку, а? Вон она, рядышком.

— Благодарю за заботу. Я туда и собирался.

Сунув дворнику двугривенный, он двинулся к аптеке, тщательно выбирая наименее скользкие места. На ходу проверил карманы: всё ли на месте? Ничего не обронил? Револьвер, платок, бумажник… С бумажника мысль перескочила на саквояж с деньгами, оставленный в номере. В груди шевельнулась змея тревоги. При такой злой непрухе надо было саквояж с собой прихватить. Вдруг номер обнесут? По идее, вряд ли: не «Гранд-Отель», но и не притон-клоповник, честное место. Разъездной агент — птица слишком скромного полёта, чтоб рассчитывать на куш. С другой стороны, при его нынешнем везении…

А взял бы с собой — и что? Выронил бы в драке, а из саквояжа — ассигнации ворохом! Или раньше, когда на льду грохнулся. Нет, таскать этакие деньжищи — тоже не выход. Припрятать в ухоронке? До поры, до времени?

— Какими судьбами? Здравствуйте, Михаил…

— Хрисанфович.

В первый миг померещилось: фраер из «Астраханской» раздвоился. Нет, ерунда: второй заметно моложе. Но похож, чертовски похож! Брат? Оба вышли из аптеки, куда Миша только собрался зайти.

— С вами все в порядке? Выглядите вы скверно, если по правде.

— Здравствуйте, Константин Сергеевич, — память на имена у Миши была отличная. — Да вот, напало пьяное дурачьё. Посреди бела дня, представляете? Хорошо, дворник подоспел.

— Ах, незадача! Куда только полиция смотрит?!

— Знаем мы, куда она смотрит. В карман, где рубль.

— Позвольте представить: брат мой, Юрий Сергеевич. Юра, Михаил Хрисанфович агентом ездит, шерсть продаёт. От нашего товарищества. Небось, твоя шерсть, григоровская?

Клёст напрягся. Юрий Сергеевич? При первой встрече фраер его поминал. А ну как приступит с расспросами? «Сколько нынче стоит пуд шерсти мытой, но некрашеной, а сколько крашеной?»

— Моё почтение, Юрий Сергеевич.

Младший фраер протянул руку:

— Взаимно.

Он с отменным безразличием подарил Мише крепкое рукопожатие. Тему, к счастью, развивать не стал: молчал, улыбался. Клёст был ему совершенно неинтересен, и слава Богу! Старший фраер смотрел Мише за спину. По загривку побежали зябкие мурашки. Клёст не выдержал, обернулся. По улице гуляла знакомая старуха. Не карга с клюкой — другая: дородная, осанистая, в бордовом салопе и старомодном капоре — та, что привиделась на месте карги. За её спиной вприпрыжку семенил убитый кассир из Волжско-Камского.

Миша моргнул. Ничего не изменилось.

— Вы её знаете? Старуху в красном?

— Не имею чести, — в сомнении протянул фраер. — Но знаете, где-то я её видел. Вот только не припомню, где. А вы?

Видит! Он её видит! Значит, не призрак? Не морок?!

— Нет, я с ней не знаком, — Мишу трясло, и не только от лихорадки. — А что насчёт молодого человека?

— Молодого человека?

— Вон, за старухой.

— Извините, не вижу. Там точно есть молодой человек?

— Ох, простите! Он в подворотню нырнул, а я и прозевал.

Фраер пожал плечами: бывает.

«Что ж это получается? Старуху он видит, а мертвеца-кассира — нет? Выходит, старуха настоящая, а кассир мне чудится?»

— Нам пора. Всего вам доброго, Михаил Хрисанфович. Берегите себя.

— Постараюсь. И вам всех благ!

Забыв о братьях, Клёст глядел на старуху. Та всё шла и шла в его сторону, величественно шагая по самой середине улицы, но при этом оставалась на месте. Если и приближалась, то на вершок, не более. Что за чертовщина?! Из-за старухи выглядывал мертвец, шевелил пальцами, приглаживал волосы — и опять прятался.

Клёст встряхнулся и сбежал в аптеку.

Ожидая, пока козлобородый провизор (вспомнилась цирюльня Козлова!) напишет на бумажке, как принимать патентованное снадобье, Миша прижимал к скуле свинцовую примочку и глядел в окно. Старуха в бордовом салопе гвоздём, забитым в доску, торчала напротив аптеки, в стекле её было хорошо видно. И кассир, стервец, никуда не делся.

— Видите старуху? — спросил Миша у провизора.

— Старуху? — удивился козлобородый. — Какую?

— Анна Ивановна, а вы гадать умеете?

— Немножко…

— Погадайте мне! Ну пожалуйста!

— Я даже не знаю…

— Я знаю! Погадайте, я заплачу̀! А хотите, поцелую?

— Ой, ну что вы такое говорите…

Юрий был в ударе. Пяти минут не прошло, как он обаял младшую приживалку: слова из неё по-прежнему приходилось тянуть клещами, но клещи кузнечные сменились маникюрными щипчиками.

— А кто вас учил гадать, Анна Ивановна?

— Елизавета Петровна…

— Заикина?

— Она самая.

— Заикина, говорят, отменно гадала?

— Елизавета Петровна всё насквозь видели…

— А вы, значит, её ученица?

— Мебель мы…

— В смысле?

— Маменька говорят, что мы были мебель. А там и выучились, только чуточку…

— Ну какая же вы мебель? О, я знаю! Это мы с братом — дубовые шифоньеры на гнутых ножках. А вы — ореховый трельяжик! Изящество и очарование!

— Ой, ну что вы такое говорите…

— Погадайте, умоляю! Хотите, на колени встану?

— Ой, зачем на колени? Я сама не гадаю, мы с маменькой, вместе…

Маменька пряталась. Едва Алексеевы вошли в прихожую (дверь им открыла дочь), как Неонила Прокофьевна нырнула в заветную каморку и носа оттуда не казала. Так ведут себя кошки, если в чём-то провинились. Впору было поверить, что возвращение Алексеева нарушило какие-то тайные планы старшей приживалки, а главное, грозило ей всеми карами небесными. Отдуваться за маменьку пришлось Анне Ивановне, и если поначалу девица чувствовала себя хуже, чем в зубоврачебном кресле, то стараниями Юрия порозовела и разговорилась.

— Вместе гадаете? Это как?

— Ну, я карты раскидываю, а маменька вокруг хлопочут…

— Хлопочет? Очень интересно.

— Да что тут интересного…

— Я сгораю от любопытства. Неонила Прокофьевна! — Юрий кинулся к двери, за которой подслушивали, сопели, вздыхали. — Голубушка! Похлопочите за меня! Пусть Анна Ивановна раскинет мне карты… Кокося, проси! Тебя они послушают.

— Нижайше прошу, — подыграл Алексеев. — Буду обязан.

Обязательство, озвученное вслух, подвигло мамашу выбраться в коридор. Бодро семеня, она сунулась было в кабинет Заикиной, но вдруг испугалась, аж присела:

— Дура я, дура! Вы же там спите!