Генри Олди - Нюансеры

Внутри контора была просторнее, чем казалась снаружи. Пять помещений занимал телеграф, оборудованный аппаратами конструкции Морзе. Миновав операционный зал с окном для приёма посылок, Миша вошёл в комнату, служившую одновременно местом продажи билетов и залом ожидания.

Здесь было тесно. На единственной лавке расположилась дама лет сорока, прямая и строгая, как флагшток. Она брезгливо поджимала губы, морщила нос, прикладывала к губам батистовый платок. В углу, на полу, подстелив под себя вонючую попону, похрапывал мужчина в шинели межевого инженера. Инженер привалился к стене плечом и затылком, время от времен схватываясь: «Что? Где?!» — и опять погружаясь в сон. С потолка свисала коптящая керосиновая лампа. Под ней на колченогом табурете сгорбился юноша в клетчатом пальто. Юноша, вне сомнений, был сильно близорук: потрёпанный томик стихов в дешёвой бумажной обложке он держал у самого лица, тыкаясь носом в «розы и грёзы».

На стене возле кассового окошка висело пожелтевшее расписание. Изучать его Миша не стал — сунулся прямиком в окно.

— Когда дилижанс на Москву?

Румяный кассир блеснул стеклышками очков:

— Через час с четвертью. Может, позже.

— Почему не с утра?

Румяный развёл руками:

— Поломка. Колесо меняли. Так что, билет брать будете?

— Буду.

— Один?

— Один. Первый класс есть?

— Нет. Второй брать будете? Последнее место осталось.

— Давайте второй.

— Багаж?

— Саквояж. В салон возьму.

— Дело, конечно, ваше. Но вам же было бы удобнее…

— Мне будет удобнее взять саквояж в салон.

— Как скажете. С вас семнадцать рублей двадцать пять копеек.

Почти столько же стоил билет первого класса на поезд. «Ладно, — отмахнулся Клёст. — Грех Бога гневить. Уберусь отсюда — поставлю в церкви свечку».

— Ожидайте в зале. Кондуктор объявит посадку.

Сперва Миша хотел устроиться на лавке возле дамы-флагштока, но дама так на него вызверилась, что Клёст счёл за благо остаться на ногах. Насидимся в дилижансе, за пять-то дней до Москвы! Он бродил из угла в угол, дымил папиросой. Чуял: ждать — опасно. Город — западня, гостиница — западня. Нужно выбираться на волю, и чем скорее, тем лучше. Рассудок возражал чутью, бурчал, что нет никаких разумных причин менять планы. Надо отсидеться, подождать, пока кутерьма уляжется, спокойно уехать по железной дороге — всё равно куда.

Пересадка, другая…

Причин не было, а беспокойство было. Зудело под ложечкой, покусывало сердце, ныло сломанным зубом. Стылый сквозняк задувал из несуществующих щелей, заставлял вжимать голову в плечи, ёжиться, оглядываться с опаской. Трижды чутьё спасало Клёсту жизнь — как минимум, свободу. Сейчас оно криком кричало: «Ббеги, дуралей! Беги, пока не поздно! Всё неспроста: билеты, которых нет, вокзальные жандармы, которые есть, простуда, которая никак не проходит. Болезненные падения, кот расцарапал руку, троица буйных пьяниц, глупейшее желание ввязаться в драку; призрак убитого кассира, брекекекс, старуха в красном, фраер — в каждую бочку затычка, куда ни сунься, везде он, и в кошмарах, и наяву…»

«Фраер-то тут при чём?!» — вопил рассудок.

«Гнилой человек, — отвечало чутьё. — Не нравится».

«Гостиницу тебе присоветовал…»

«С лихим умыслом, — объясняло чутьё. — Номер скрипучий и служитель растяпа. Сейчас вернёмся, а саквояжик — тю-тю!»

«Ерунда, — хрипел рассудок. — Глупость…»

И сам себя перебивал:

«Погоди! Вернёмся? Куда? Зачем?»

«Саквояж, — взвыло чутьё. — Саквояж с деньгами!»

Проклятье! На стоянку дилижансов Миша отправился прямиком из трактира, куда зашёл отобедать после аптеки. Расписал как по нотам: выезд завтра утром, куплю билет заранее, чтобы не опростоволоситься, как с поездом, вернусь к Монне, высплюсь… Выспался, дурья башка?! До отправления час, а саквояж — в гостинице!

Он пулей вылетел наружу, забыв застегнуть пальто.

Метель ослепила, хлестнула по лицу россыпью жгучих игл, едва не вырвала из рук билет. Сквозь мглистую завирюху Клёст чудом разглядел сани — извозчик уже разворачивал лошадь, намереваясь уезжать. Миша бросился наперерез: «Стой! Стой!» Ветер рвал крик с губ, уносил прочь, набивал рот снегом вместо слов. Клёст закашлялся — и чуть не рухнул под полозья.

В последний миг он успел уцепиться за край саней.

— Жить надоело?!

— В гостиницу! К Монне!

— Не, не поеду…

— Плачу̀ вдвое! Туда и обратно!

— Так бы сразу и сказали! Домчу мигом!

Уже в санях, укутавшись в облезлую меховую полость, Клёст спрятал билет за пазуху, застегнулся. Лошадь упрямилась, не желая ускорять шаг, но извозчик взялся за кнут, и сани понеслись быстрее, лихо подлетая на ухабах — так, что желудок подступал к горлу, а сердце замирало в груди.

«Успею!»

«Ага, успеешь, а саквояжик-то — тю-тю!»

Тю-юу-у-у! Тю-юу-у-у! — издевательски выл ветер. Пока ехали, Миша весь извёлся, то и дело поглядывал на часы. Сумерки налились ваксой, часовые стрелки плясали, их удавалось рассмотреть, лишь когда сани проезжали мимо редких фонарей.

— Приехали, ваше благородие!

— Жди здесь, я быстро.

Он ввалился в гостиницу в облаке морозного пара, роняя с ботинок хлопья снега на вытертую дорожку.

— Ключ! И свечу.

Ключ служитель искал нестерпимо долго. С той же убийственной медлительностью он разжигал свечу. Миша нутром чувствовал, как секунда за секундой проваливаются в кишки, копошатся там кублом червей.

Замо̀к открылся со второй попытки.

Саквояж!

Саквояж был на месте — в дальнем углу за приземистым кривоногим комодом. Лучше в номере не спрятать. Серьёзный вор за минуту отыщет, но шелупонь вроде той, что Клёст на дело собрал, может и не заметить. На комоде лежала мятая подушка в линялой голубой наволочке — в точности так, как Миша оставлял. Похоже, никто в апартаментах не шарил. Хотя… Клёст раскрыл саквояж, едва не сломав защёлку. И тут всё в ажуре, купюры и пачки плотно уложены торцами кверху.

Ничего не пропало.

Миша утёр испарину со лба. Облегчения он не испытал. Ныла подбитая скула, мёрзли уши, всё тело ломило, словно Клёст полно̀чи таскал ящики с чугунными чушками — был в его биографии и такой эпизод. За ящиками скрывалась хлипкая задняя дверь в помещение заводской кассы. До кассы Миша в итоге добрался, но куш оказался невелик, после чего Клёст и решил вплотную заняться «банковскими делами».

До отправления дилижанса оставалось полчаса.

— Ваше гадание, Анна Ивановна, выше всяческих похвал. И все-таки отмечу, что кое-что на мой взгляд было лишним. Так, пустяк, но он выбивался из общего строя.

— Я душевно извиняюсь, — дочь молчала как рыба, зато мамаша, выпив рюмочку, сделалась чрезвычайно словоохотливой. — Что же именно?