Генри Олди - Нюансеры

«Он крещёный. Наречён Львом, это сейчас он подписывается Лейбой. Забавная история, я когда-нибудь вам расскажу…»

«Та то ж Лёва! Лёвка, понимать надо! Не боись, Лев Борисыч, сделаем в лучшем виде…»

Сапожник и еврей — свидетели завещания Заикиной. «Теперь понятно, — отметил Алексеев, — откуда он меня знает. И имя, и отчество. Это понятно, другое непонятно. Я вижу, как складывается мизансцена. Вижу, из чего она складывается».

Но какова её задача?

Алексеев не раз выходил на сцену, плохо зная текст роли. В таких случаях он полагался на суфлера. Но ещё никогда он не выходил на сцену, даже не догадываясь, какой спектакль играет. Драма? Комедия? Трагедия? Фарс? Хоть название подскажите, а?! А главное, кто же ты, брат Алексеев — артист или мебель?!

«Маменька говорят, что мы были мебель. А там и выучились, только чуточку…»

Мебель, не мебель, но он боялся признаться себе в главном: пьеса начала его увлекать. Так течение на быстрине увлекает неосторожного пловца.

Бес! Его козни!

Мишу подбросила невидимая пружина. Он подскочил на топчане: сна — ни в одном глазу. В голове вертелся безумный калейдоскоп. Лопается затылок кассира, эхом отдаётся запоздалое сожаление. Вкус choucroute garnie . Призраки — испуг, растерянность. Сладость малинового варенья; терпкость крепко заваренного чая. Внезапная симпатия к фраеру — товарищу по несчастью, как был тогда уверен Клёст. Глухое раздражение: нет билетов на крымский! Вспышка ярости — в «Астраханской» он чуть не начал палить из «француза» в чёртова кота! Глупый кураж, драка с «тремя богатырями».

Ароматный дым «Дюшеса»…

Вкусы, запахи, переживания — они снова были с ним! Кажется, с того самого момента, как пуля из нагана вышибла мозги кассира Лаврика. Впору поверить, что последнее убийство вернуло Клёсту всё, что отняло первое. Шалишь, бес! Миша Клёст в твою ловушку не попадётся! Искушаешь? Подсовываешь самое желанное в тот момент, когда дар оборачивается проклятием? Кто, кроме нечистого, способен на такую пакость?! Останься Клёст бесчувственным, равнодушным истуканом — не испугался бы мертвяков, не сбился бы с пути. Не будь отравленного дара, троянского коня, он давно уже выбрался бы из города — и поминай как звали!

Может, это ему испытание свыше? Справится — станет таким, как прежде, живым. Не справится… Память вернула упряжку коней-скелетов, чёрный катафалк, уносящийся в стылую темень.

Миша знобко передёрнул плечами.

Тело ныло, как один огромный синяк, но он заставил себя встать. Кое-как отчистил пальто от грязи — по крайней мере, от самых заметных пятен. Обулся, намотал на голову шарф-тюрбан, решительно вышел на улицу. Нужно было купить шапку и найти место, куда спрятать саквояж с деньгами. Не таскать же его всё время с собой!

Шапка. Ухоронка.

Это так. Не главное.

Первым делом Михаил Суходольский отправился в церковь. Если бес крадёт удачу, кто её вернёт, если не Господь?

Под ногами хлюпало, чавкало. Весна опомнилась, в голос заявляя свои права. Звенела капель, ошалело каркали вороны. В их грае Мише слышалось иное, насмешливое, жабье: «Брекекекс! Брекекекс!» Клёст скривился, как от оскомины, замотал головой, пытаясь вытрясти из ушей гнилую чертячью вату. С трудом выдирая ботинки из болота, в которое превратилась улица, он вошёл в церковную ограду. Рванина облаков разошлась по шву, в прореху выглянуло солнце. Крест на колокольне вспыхнул ослепительным золотом.

«Добрый знак», — кивнул Клёст.

В храме его окутали запахи ладана и горячего свечного воска. Не поскупившись, Миша за полтинник купил толстую витую свечу, прошёл внутрь — и в изумлении замер перед великолепным иконостасом. Иисус и Богородица, одухотворённые лики святых, выписанные с таким мастерством, что даже в Петербурге не во всякой церкви увидишь. Блики десятков свечей, заздравных и поминальных, отражались в золоте и серебре окладов. В центре красовалась старинная икона, изображавшая святого Спиридона — в роскошной ризе, украшенной бриллиантами и крупным изумрудом.

Людей в церкви было мало: обедня закончилась, до вечерни было ещё далеко. Лишь перед святым Спиридоном истово била поклоны женщина во всём чёрном. Почудилось: огромная ворона, залетев в храм, клюёт что-то с пола. Но женщина выпрямилась, отошла от иконы, и наваждение сгинуло. Миша занял место вороны, зажёг свечу. Мёртвыми губами прошептал:

— Упокой, Господи, душу раба Твоего Иосифа, и прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное…

«Лаврик, — откликнулась память голосом покойного кассира. — Ося, Иосиф Кондратьевич. А вы кто будете?»

«Кто я буду, — спросил себя Клёст. — Кто?!» Он ещё немного постоял под тёмными и гулкими сводами, вглядываясь в лик святого: строгий, сострадательный. Нетерпение, с недавних пор поселившееся под сердцем, гнало Мишу прочь, но он унял торопливость, прочёл «Отче наш» — и, низко поклонившись иконе, произнёс:

— Не оставь милостью! Помоги беса одолеть…

Отвесил ещё один поклон, поднял взгляд на Христа с Богородицей, кивнул с удовлетворением чему-то своему и направился к выходу.

За оградой Миша дал выход снедавшей его лихорадке. Если бы не раскисшие вдрызг улицы Москалёвки, он бы, наверное, рванул к центру бегом. Вот она, шляпная лавка. Приказчик в испуге попятился, когда в лавку с решимостью убийцы ворвался небритый господин в азиатском тюрбане. Лицо клиента полыхало болезненным румянцем, в глазах блестел огонёк безумия. Оставляя на полу грязные следы, он быстро подошёл, нет, подбежал к прилавку, навис над приказчиком:

— Шапка нужна! Зимняя!

— Извольте выбрать, — дрожащей рукой приказчик указал на головные уборы, развешанные на крючках. — Есть каракулевые папахи отличной выделки…

— Каракуль? Нет!!!

У Миши задёргалась левая щека. Он сунул приказчику под нос указательный палец и поводил этим аргументом вправо-влево:

— Каракуль пусть бесы носят!

— Да-да, вы совершенно правы…

— Ягненок — тварь невинная, агнец божий! Родиться не успел, а ты его на каракуль свежуешь? Сам в этом чёрном озере [50] Каракуль — «чёрное озеро» ( тюрк .). купайся, радуй сатану!

— Вот, прошу вас: шляпа-«пирожок». Тёплая, удобная, вам к лицу!

Миша глянул на «пирожок», затрясся:

— Ты что мне предлагаешь, шельмец? Опять каракуль?!

«Сейчас в горло вцепится, — понял приказчик. — Зубами загрызёт, бусурманец скаженый !»

— Есть из нерпы! — зачастил он, пытаясь исправить положение. — Одна-одинёшенька осталась, исключительно для вас! Желаете примерить?

Миша повертел в руках нерпу, огладил пальцами мех. У приказчика отлегло от сердца — так, самую малость. Смотав тюрбан, Клёст нахлобучил «пирожок», сунулся к зеркалу. Криво ухмыльнулся: