Павел Иевлев - Мертвая женщина играет на скрипке

— Не помню.

— Именно! А ведь казалось, что это победить невозможно, потому что кто проконтролирует контролера?

— Я понял твою мысль. И как скоро у нас будет киберпрезидент?

— Антох, нам нужен не президент, а сисадмин!

В общем, тогда он меня в директора не уговорил. Согласие я дал позже, уже в конце лета, когда в гости к нам непринужденно заявился Кеширский.

— Ну что же… — сказал он, оглядел наши казенные апартаменты. — Бедненько, но чистенько.

Свою знаменитую белую шляпу он держал в руках, не найдя взглядом достойного места, чтобы ее положить.

— Антоша, дружок, — начал он, осторожно устроившись на стуле, — ну почему такой занятой человек, как я, должен ехать тебя уговаривать?

— Наверное, потому, — проницательно ответил я, — что Вассагов не может заставить меня силой. Кстати, почему?

— Некие традиции и устаревшие, но все еще милые сердцу договоренности, — вздохнул гость, — не одобряют силового вмешательства на дружественной территории. Это было бы… неэтично. А местные акторы сейчас не в том положении, чтобы нам помочь.

— И что же вам надо?

— Вернуть твою пропавшую любовь. Простите за неделикатность, — кивнул он помрачневшей Марте, — но я предпочитаю называть вещи своими именами.

— Вы хотите вернуть не мою любовь, а отмычку от города. Это наводит меня на мысль, что ключ от него вы проебали.

— Фу, как грубо, Антош! Ты всегда отличался неумением выразиться изящно. Впрочем, это и подкупало аудиторию.

— Дрей Дреич, давайте начистоту — дочку я вам не отдам. Мне больше не нужна Анюта, я отпустил ее, и вам советую. У меня есть семья, жена, дочь, работа, а даже самая безумная любовь со временем проходит.

— Уверен? — уточнил Кеширский неожиданно жестко, как будто отбросив привычную маску расслабленного плейбоя. — Обстоятельства ведь могут измениться.

— Никогда не был ни в чем уверен так прочно, — подтвердил я. — Готов принять последствия своего выбора.

— Ну что же, дело твое и последствия на тебе.

Кеширский откланялся, а я решил, что мне лучше пока не покидать Жижецк и иметь надежную «крышу». Утешая рыдающую Марту (Кэш ее здорово напугал), решил, что черт с ним, побуду директором. Жилье и какая-никакая зарплата нам не помешают. Опять же, Настя школу закончит спокойно.

Насте в «Макаре» нравится. Она тут «дочь директора» и первая помощница. Взяла на себя большую часть хозяйственно-административных хлопот, пока я вытаскивал из глубин клинической, на грани комы, депрессии Марту. Моя блудная супруга потеряла себя настолько, что я даже от бессилия обратился за советом к Вассагову, который тогда еще не уехал из города.

— Вы, уважаемый Антон, — сказал безопасник с умеренным сочувствием, — наблюдаете заключительную фазу ситуации «брошенная тульпа». Они не так самостоятельны, как им кажется. Марта Менделева должна была исчезнуть пять лет назад, но помешала ваша привязанность. Бросив вас, она вернула процесс к естественному ходу вещей.

— И что же делать? Я не хотел бы ее потерять.

— Вы не будете по ней горевать, — равнодушно сказал Вассагов, — даже если сейчас вам кажется, что это не так. Через несколько дней она превратится в смутное воспоминание, через неделю — сотрется и оно. Даже печать в вашем паспорте исчезнет. Тульпы — воплощенная разумом навь, и исчезают без следа, как только перестают быть кому-то нужны. Так что не мучайтесь угрызениями совести, вашей вины тут нет.

— А как же воспитанники «Макара»?

— Они были нужны друг другу и Невзору. Пусть даже последнему не вполне бескорыстно. Это был интересный эксперимент — смогут ли они существовать без своих создателей, если им дать нужные условия. И да, предупреждая вопрос: ваша так называемая дочь — совсем другое дело.

— Оставьте эти инсинуации, — огрызнулся я. — «Так называемая» и прочие заходы. Вы ее не получите.

— Вы всегда так забавно сопротивляетесь неизбежному, Антон! — засмеялся безопасник.

Но мне было плевать на его намеки. Я шел в больницу, где лежала тогда Марта, и, глядя на ее тонкий, исхудавший до лезвийной остроты профиль на подушке, врал, что люблю, что был дурак и не понимал своего счастья, что наплевать мне, каких глупостей она наделала, и что виноват в них я, а не она. Просил не оставлять меня одного и прочие слезливые глупости. То, что врут женщинам, лишь бы не плакали. Она не плакала, а умирала, но все равно помогло. И, когда Марта порозовела, задышала полной грудью и начала, наконец, реагировать на мое присутствие, мне в последний раз приснилась Анюта. Она была с зонтиком, но он исчезал на глазах, как будто медленно сгорая. И этот огонь сиял в ее глазах. Ее волосы развевались на невидимом ветру, превращаясь в темную пыль и уносясь вдаль. Тревожное багровое сияние подсвечивало ее нервным злым контражуром, совсем непохожим на тот манящий свет, который обещают в конце туннеля.

— Я ухожу, Антон, — сказала она. — Теперь уже совсем. Никаких больше флэшбэков, палиндромов, тяжелых снов и внезапных видений. Меня зовет Навь, прощай. Спасибо, что смог отпустить.

Я проснулся в слезах, как в детстве, но мне стало легче. Может быть, в том, что я говорю Марте, меньше вранья, чем я думаю. А если повторять это достаточно долго, то и сам поверю.

— Здравствуйте, господин директор, — оторвала меня от воспоминаний Лайса. — Благополучен ли контингент? Налажен ли учет туалетной бумаги на жопу населения?

— Кончай издеваться! — отмахнулся я.

Полисвумен дали майора, и она повадилась дразнить меня за мое сомнительное директорство. С тех пор как Мизгирь сложил с себя мэрские полномочия и уехал из города, карьера Лайсы рванула вверх ракетой, и она всерьез предлагала мне идти к ней на службу. Заняться уже настоящим мужским делом, а не сопливые носы детям вытирать.

Я отговаривался тем, что воспитанники здоровы, соплей в носах не обнаружено, а криминальная обстановка в городе и без меня спокойная. На самом же деле я встрял в ситуацию «Если не я, то кто же?» и не видел из нее никакого выхода. После того, как желающие скормить детей местному мумбо-юмбо перевелись, в директора тоже больше никто не рвался, и я, исполняя кое-как свое и.о., внезапно оказался человеком в фокусе чужих надежд. Это чертовски странно и утомительно, особенно для меня, с трудом привыкнувшего даже к одной дочери. Ответственность и я — непересекающиеся сферы, и пересекать их совсем не хотелось. Но пришлось. Уже через пару недель я знал, у кого прыщи, и она страшно переживает. У кого кривые зубы, и она не улыбается. У кого перхоть, с которой он безуспешно борется какой-то шарлатанской химией, а кто химией же свои волосы спалил, в попытке их обесцветить. Я узнал, кто по кому вздыхает, и кто при этом безответно, а кто имеет шансы. Просветился на тему подростковых депрессий и молодежной моды и начал чувствовать себя многодетной мамой. Если бы не Клюся, которую я малодушно выставил между собой и девочками, я, наверное, был бы в курсе менструальных циклов. Это все доставало неимоверно, но когда я откровенно сказал, что мое директорство меня тяготит, и я планирую с ним завязать, то в личном составе случились три истерики (две женских и одна мужская), две депрессии и одна неубедительная попытка изобразить суицид. Так я и остался — умывальников начальник и мочалок командир.