Павел Иевлев - Мертвая женщина играет на скрипке

— Тебя отец разыскивает. Столкнулся с ним случайно.

— Руки помой, — злобно сказала Клюся, — после него — надо.

— Все настолько плохо?

— Ты даже не представляешь, насколько. Черта лысого я вернусь. Покантуюсь тут, у ребят, пока не гонят, — она обвела жестом комнату, и я с печалью осознал, что в восемнадцать лет девочки не приобретают навыков уборки автоматически, вместе с совершеннолетием. А я так надеялся.

— И что, он тебя тут не найдет?

— Сюда ему ходу нету. Он Невроза Невдалыча ссыт.

— Серьезно? Мэр города боится директора детдома?

— У нас все сложно, и оно не такое, как выглядит, странь. Запомни это, иначе не выживешь.

— Страсти-то какие, — улыбнулся я.

— Лыбься-лыбься, — мрачно сказала Клюся, — потом поймешь, да поздно будет. С Лайсой говорил?

— Говорил. Она против. И я ее понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. И она тоже. Никто ничего не понимает и мне не верит. Все верят Мизгирю.

— Слушай, ты обижена на отца…

— Обижена? — Клюся схватила меня худой рукой за рубашку, притянула к себе, и мы практически уперлись носами. От нее сильно пахло табаком, потом, сладкими детскими духами с корицей и немного — алкоголем. Разве подростки сейчас пьют и курят?

— Я обижена? — зашипела она мне в лицо, как злая кошка. — Да он мне с шестнадцати лет прохода не давал! Однажды подпоил и мать его практически с меня сняла! Два года он пытался меня трахнуть. За жопу хватал, сиськи щипал, я вся в синяках ходила! И трахнул бы, если бы мать не пригрозила федералам заяву накатать! Местные полиса ее посылали, не хотели с Мизгирем связываться. Тогда он и стал угрожать ей Бабаем. Мол, если она не уймется — то Бабай ее заберет. И ей письма от Бабая приходили, я знаю. Она боялась, но не отступала. Мой отец ее фактически убил. Из-за меня. Вот так я обижена!

Она прокричала последние слова, резко оттолкнула меня и сказала тихо:

— Может, если бы дала ему, мама бы жива была. Перетерпела бы как-нибудь, проблевалась, и она бы не погибла.

— Эй, ты ни в чем… — запротестовал я, но она меня перебила.

— После того, как мамы не стало, он, было, отцепился. Может, ему Сумерла теперь сосет, не знаю. Но вчера просыпаюсь, а он ко мне под одеяло лезет. Я одежду со стула схватила и бегом. Оделась уже на улице. Вот, тут теперь. Душ уже раз восемь приняла, никак не отмоюсь от его лапанья…

— Охереть, — сказал я растерянно, — вот же гондон.

— Не то слово. Веришь мне?

— Верю, — отчего-то я не сомневался, что Клюся рассказала правду, — а Лайсе ты это не говорила?

— Вот это — нет. И тебе не знаю, почему рассказала. Не сдержалась, уж очень на душе говенно.

Она раскрыла окно, вылезла на подоконник, свесив ноги в кедах наружу, и закурила, выпуская дым в дождь. Я присел рядом, осторожно коснулся плеча.

— Прости, досталось тебе. Не знаю, что и сказать.

Я ожидал резкого отстранения, но она неожиданно прислонилась ко мне спиной и, откинув голову назад, положила ее мне на плечо.

— Ты прости. Нагрузила тебя. Я бы его убила, правда, но боюсь, как бы хуже не стало.

— Не думай таких глупостей. Если убить убийцу, то убийц меньше не станет. Надо рассказать это Лайсе.

— Расскажи, — разрешила Клюся, — и уговори ее меня взять. Вы без меня не справитесь. Я здесь все знаю.

— А Лайса?

— А Лайса, хоть и местная, а все равно немного странь. Не спрашивай.

— Не буду. Я другое спрошу, можно?

— Спроси, — я плечом почувствовал, как она напряглась.

— Кто у вас на скрипке играет на записи?

— А, это… — девушка расслабилась, ждала какого-то другого вопроса. — Моя мама.

— Серьезно?

— Да, она играла на скрипке, а что такого? Преподавала в музыкальной школе, выступала в городском оркестре. Свою партию она для нас записала… еще до того, в общем.

— Просто странное совпадение.

— Ладно, я вроде проморгалась. Пошли в зал, а то все решат, что мы тут черт-те чем занимаемся. Не потекли глаза?

— Хуже не стало, — сказал я, вглядевшись в ее траурный макияж.

«Детство — первая часть смерти», — написано маркером на стене в коридоре.

Виталик так резко отодвинулся от моей дочери и сделал такой невинный вид, что я решил купить ей защитные наколенники. И хоккейную маску. На случай дальнейшего сокращения дистанции.

— Отец! — Так, что у нас стряслось? — Нужна помощь.

— Говори.

Мы отошли в сторонку, и Настя спросила:

— Можешь поговорить с сестрой Виталика?

— Я? Зачем?

— Катенька совсем скисла, он боится, что она наделает глупостей. Она уже резалась и таблетки глотала.

— Эй, у нее вообще-то родители есть.

— Антонина Геннадьевна отмахивается, говорит «ерунда». А отчима она боится.

— Он, вроде, не очень страшный.

— Ну, такое… — уклончиво ответила Настя. — Есть в нем что-то жутковатое все-таки.

— Ладно, но почему я?

— А кто? — искренне удивилась дочь.

И как можно не поддержать такую веру во всемогущество родителя?

Из-за странной планировки этого дома меня преследует нелепое ощущение, что он изнутри гораздо больше, чем снаружи. Настя повела меня по темному коридору, который совершенно непонятно как умещается в стенах двухэтажного небольшого здания.

— А что у вас с Клюсей? — Очень Нейтральным Тоном спросила она меня по дороге.

— Дочь моя, — вздохнул я, — ты меня кем считаешь вообще?

— Привлекательным мужчиной, которого бросила жена, — эка внезапно… Не ждешь такого суждения от шестнадцатилетней дочери.

— Клюся по возрасту ближе к тебе, чем ко мне. Лучше смотри, чтобы она у тебя Виталика не отбила.

— Ой, пап, прекрати…

— Мы с ней просто поговорили, дочь.

— О чем?

— Если бы тебе нужно было знать, о чем, она бы поговорила об этом с тобой, верно?

— Бе-бе-бе… — неотразимый аргумент дочери, позволяющий неизменно оставлять за собой последнее слово.

И тут я резко остановился. Что-то было не так.

— Что, пап? — почему-то тихо спросила Настя.

— Запах, — сообразил я.

— Хм… — дочь засопела изящным носиком. — Знакомо как-то пахнет.

— Это духи. Духи Марты.

— Точно! Кто-то пользуется такими же духами?

Это очень редкий запах. Горький и пряный, мало кому подходит, но Марта в них просто влюбилась. Я привез ей флакон из Тегерана, когда был в командировке. Купил в маленькой лавочке на окраине.

— Не думаю, что такие можно найти где-то еще.

— Может, просто похожие?

— Не знаю… Но это странно.

— Тут многое странно, пап. Вот Катина комната, — она тихонько постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.

Узкая комната пенальчиком, высокий потолок, окно-щель. Обстановка спартанская — кровать, тумбочка, письменный стол, стул. На кровати лежит, отвернувшись к стене, девочка, выражая спиной отрицание этого гадкого мира. На стуле сидит драный плюшевый медведь. И что я должен делать в этой ситуации?