Аркадия Мартин - Память, что зовется империей [litres]

– Почему? – спросила Махит. Она не будет нарушать иллюзию некомпетентности.

– Вы уже привлекли тысячи глаз, как и Агавн, – улыбка Десять Перла была идеально тейкскалаанской, в основном в щеках и расширившихся глазах, но Махит все-таки видела, что она напускная. – Оглянитесь. И подумайте о глазах автоматической системы, которой вы с вашим предшественником так восхищаетесь.

– А, – сказала Махит. – Что ж. Мы все же перед императорским троном.

– Госпожа посол, – материализовалась рядом Три Саргасс, – припоминаю, вы хотели видеть конкурс поэзии. Он скоро начнется. Возможно, министру Десять Перлу тоже интересно услышать новейшие сочинения наших придворных поэтов?

Она говорила очень медленно и отчетливо, словно сомневалась, что Махит поймет тейкскалаанский на полной скорости. Так и хотелось подхватить ее и закружить в благодарность за понимание и участие – безо всякой об этом просьбы. Вот так бы она чувствовала себя все время, если бы Искандр не пропал? Так чувствуешь себя с имаго: два человека достигают одной цели без необходимости предварительно договариваться. Идеальная синхронность.

– Не хотелось бы отвлекать госпожу посла, – сказал Десять Перл. – Идите. – Он махнул туда, где начали собираться Девять Маис и другие придворные, слева от помоста. Махит снова выразила благодарность – намеренно споткнувшись на произношении самого формального оборота, хотя и понимала, что переигрывает; но так было приятно видеть, как он гадает, лжет она или нет. И в чем лжет.

Когда они с Три Саргассю покинули его поле слышимости, она наклонилась и пробормотала:

– Кажется, здесь все прошло неплохо.

– Ты вроде бы говорила, что хочешь присесть и отдохнуть, а не разыгрывать дикарку с министром науки , – прошипела Три Саргасс, но все-таки с горящими глазами.

– Весело же было? – спросила Махит, при этом замечая, что нейрохимический эффект от имаго не пропал, как ей казалось, – все еще оставались покалывание, легкомысленное удовольствие. Во время разговора с Десять Перлом она ничего не чувствовала, но теперь, когда держала за руку Три Саргасс…

– Да, весело! Ты все время так будешь? Он же не дурак, Махит, он тебя расколет к тому времени, как я договорюсь о встрече.

– Это не ради него, – сказала Махит. – Это ради публики. Ради двора и новостей.

Три Саргасс покачала головой.

– У меня уже никогда не будет такой интересной работы, правда? – сказала она. – Я обещала тебе выпивку. Пошли. Скоро начнется.

Где-то на середине второй поэмы – оды-акростиха, где называлось в первых буквах каждой строчки имя гипотетически утраченной любви поэта и одновременно звучала душещипательная повесть о его самопожертвовании во имя спасения матросов корабля от пробоины – Махит внезапно осознала, что стоит в тейкскалаанском дворце, слушает тейкскалаанский конкурс поэзии, попивает что-то алкогольное и беседует с остроумной подругой-тейкскалаанкой.

Все, о чем она мечтала в пятнадцать лет. Прямо перед ней.

Казалось бы, надо чувствовать радость, а не странную нереальность. Отрешенность – безличность . Будто ее жизнью живет кто-то другой.

Стихи были хороши. Некоторые даже чудо как хороши – энергичные ритмы при остроумной внутренней рифме, или запомнился оратор с исключительно плавной подачей в особом тейкскалаанском стиле, когда текст скорострельно зачитывают наполовину нараспев, наполовину речитативом. Махит волнами окатывали изящные образы – и она не чувствовала ничего. Ничего, кроме желания записать каждый стих, облечь в глифы, чтобы перечитать самой где-нибудь в тишине и покое. Если бы можно было просто почитать – своим собственным голосом, перепробовать ритмы и интонации, узнать, как они перекатываются во рту, – тогда бы она наверняка прочувствовала их силу. Как всегда было раньше.

Она отпила из бокала. Три Саргасс принесла какой-то алкогольный напиток, дистиллированный из неизвестного ей злака. Он был бледно-золотистого цвета всех роящихся огней на потолке и горел в горле.

Девять Маис, когда настал его черед, читал эпиграмму, как и обещала Три Саргасс. Он едва начал – только занял свое место, прочистил горло и прочел трехстрочную строфу:

как замолчал, чтобы обозначить смену интонации, цезуру. Махит почувствовала, как вслед за ним затаил дыхание весь зал. Хоть он ей и не понравился, она видела, почему он среди сливок придворных интеллигентов: стоило ему заговорить стихами, как его харизма умножилась. Для этого он рожден. На Лселе он стал бы кандидатом для имаго-линии поэтов – если бы такая была.

– Изгиб нерожденных лепестков хранит пустоту, – договорил Девять Маис.

И снова сел.

Напряжение не выплеснулось. Ощущение тревоги осталось, расползалось миазмами. Следующий оратор вышла в неловком молчании, громко скрипнув туфлями по полу. Сбилась на первой же строчке собственного сочинения и начала заново.

Махит вопросительно обернулась к Три Саргасс.

– Политика, – пробормотала та. – Это… критика. В нескольких смыслах. Я и правда думала, что Девять Маис на поводке у Тридцать Шпорника, но люди умеют удивлять.

– Я бы сказала, это критика по отношению к Восемь Антидоту, нет? – сказала Махит. – Ребенок. «Нерожденные лепестки…»

– Да, – сказала Три Саргасс, нахмурив брови, – но это Тридцать Шпорник больше других отвечает за прирост импорта имперских товаров в Город. Вот откуда его доход – он ввозит товары из систем Западной Дуги, где проживает его семья. И этот намек на осквернение каждого гражданина с цветком… каждый товар почему-то отравлен … словно богатство Тридцать Шпорника так же пагубно, как ввоз вещей извне Тейкскалаана.

Политика посредством литературного анализа. Можно ли измерить способности к такому – или этому тейкскалаанцы обучаются благодаря постоянной практике? Махит могла представить себе Три Саргасс в детстве, за расшифровкой политических подтекстов в «Зданиях» с одноклассниками за обедом. Не так уж и трудно нарисовать себе такую картинку.

– Значит, критика всех, кроме Восемь Виток, – сказала она.

– Но она надругательства избегает только благодаря очевидному умолчанию, – сказала Три Саргасс. – По-моему, Махит, это глубже, чем просто «какой наследник лучше». Иначе зачем Девять Маису выбирать такую опасную тему?

Махит задумалась об основе менталитета тейкскалаанского общества – этом слиянии слов «мир», «империя» и «Город» – и о том, что если в культуре есть такое слияние, то «ввозное» всегда пугает, «иностранное» – опасно, даже если под ввозом подразумеваются товары просто из дальнего уголка империи. И варварам вроде нее не положено уметь осмыслять, почему стих об опасном осквернении цветов на какой-то другой планете на самом деле должен нервировать тейкскалаанцев.