Аркадия Мартин - Память, что зовется империей [litres]

Махит кивнула.

– Весьма, – сказала она. – На Лселе с большой радостью встречают новые работы из империи. – Она даже не врала: новые произведения искусства действительно встречали с радостью, передавали по внутренней станционной сети; она допоздна засиживалась с друзьями, чтобы почитать новые циклы из последних имперских эпосов: любовь к тейкскалаанской поэзии просто показывала твою культурность , особенно когда ты еще подросток и тратишь все время на подготовку к тесту языковых способностей. Тем не менее ей не понравилась знающая улыбка Девять Маиса, его снисходительный кивок – ну, разумеется, в захолустном варварском космосе ценятся новые произведения. Из-за этой неприязни она продолжила:

– Но я никогда не имела чести слышать ваши стихи, патриций. Должно быть, они не выходят за пределы планеты.

То, как изменилось выражение Девяти Маиса, – он не мог ответить на такое оскорбление, только не варварке, – целиком ее удовлетворило.

– Тогда вам предстоит открытие, посол Дзмаре, – произнес новый голос.

– Не сомневаюсь, – машинально ответила Махит и обернулась.

Тридцать Шпорника невозможно было не узнать. Множество косичек переплетались с нитками крошечного белого жемчуга и поблескивающих бриллиантов; одна прядь лежала лентой на висках, подражая нижней части тейкскалаанской императорской короны. У него был широкий тейкскалаанский рот, низкий тейкскалаанский лоб и тейкскалаанский нос крючком: образец аристократа. На лацкане приколот настоящий, свежесорванный фиолетовый цветок: шпорник.

Как очевидно, подумала Махит. Надо было догадаться. (А догадавшись, заметила, что при взгляде на аристократа ощутила отголосок «нет» от Искандра; он его не знал за свои записанные пять лет жизни. Тридцать Шпорник – загадка для нее; не положиться даже на эмоционального призрака. Мертвый Искандр наверняка его знал, но он мертвый – а у нее он одновременно поврежденный (саботированный!) и устаревший.)

Может, это шанс составить собственное мнение. Что казалось пугающим и слегка волнующим.

Она низко поклонилась.

– Ваше превосходительство, – сказала она, а потом позволила Три Саргасс перечислить все титулы Тридцать Шпорника. Естественно, имелся у него и собственный эпитет. «Тот, кто затопит мир цветами». Махит гадала, не сам ли он его выбрал .

– Это честь – познакомиться с таким прославленным имперцем, как вы, – сказала она, выпрямившись.

– Знаю, когда встречаешь меня в таком наряде, ни о чем другом подумать невозможно, – ответил Тридцать Шпорник. – Но поверьте, госпожа посол, эпиграммы Девять Маиса куда интереснее какого-то сонаследника… Уверен, я не единственный из них, кого вы сегодня встретите.

– Но первый, – сказала Махит. Было трудно не флиртовать в ответ, даже если на самом деле в Тридцать Шпорнике ее не интересовало ничего, кроме его мнения о ней, ее предшественнике и Лселе.

– Для меня это особое удовольствие, госпожа посол. Полагаю, надо показать себя с лучшей стороны. Это ваша посредница?

– Асекрета Три Саргасс, – сказала Махит.

– Нам не хватает вас в салонах, Три Саргасс, – сказал Тридцать Шпорник, – но, видимо, всем иногда надо работать.

– Если вам не хватает моих чтений, пригласите меня вне службы, – ответила Три Саргасс, безмятежная и слишком бесстрастная, чтобы Махит поняла, польщена она, обижена или довольна.

– Ну, конечно. – Тридцать Шпорник предложил руку Махит. – Из середины зала, госпожа посол, вы не расслышите как следует. Возможно, вы предпочтете перейти со мной туда, где акустика получше.

Махит не смогла придумать уважительную причину для отказа, а для согласия хороших причин хватало: еще больше дистанцироваться от образа ручной пленницы Девятнадцать Тесло, спросить Тридцать Шпорника об Искандре, послушать собственно стихи, а не комментарии окружающих о стихах. Она положила ладонь на подставленную руку – сине-серебряная ткань его камзола была жесткой из-за металлической нити – и позволила увлечь себя от кружка, с Три Саргассю по пятам.

– Очень любезно с вашей стороны, – сказала она.

– Как не показать чужестранке лучшее в своей культуре? – спросил Тридцать Шпорник. – Это же ваш первый вечер при дворе.

– Так и есть.

– Предыдущий посол был желанным гостем! Нам его не хватает. Но, возможно, вам поэзия нравится больше, чем ему.

– Мой предшественник не уважал эпиграммы? – шутливо поинтересовалась Махит.

Они остановились поближе к центральному помосту. Тридцать Шпорник сделал жест, напомнивший ей не иначе как Девятнадцать Тесло, когда та закрывала инфограф, и мигом появился слуга с подносом пузатых бокалов. Махит склонилась над своим: фиалки , и алкоголь, и что-то вроде имбиря или какого-то другого ароматического корня, который произрастает только в почве.

– Полагаю, посол Агавн предпочитал эпосы, – сказал Тридцать Шпорник. Поднял бокал. – За его память – и за вашу карьеру, посол Дзмаре.

Махит представила, как пьет и умирает от яда прямо посреди этого большого зала; потом отпила и отравилась только в том смысле, что навсегда возненавидела вкус фиалкового напитка. Она сглотнула и не выдала на лице неприличных эмоций.

– За его память, – сказала она.

Тридцать Шпорник поболтал бокал в руке; фиолетовая жидкость закружилась.

– Я рад, что станция Лсел отправила нового посла, – сказал он. – Не говоря уже о том, что вы оказались искренней любительницей эпиграмм. Но вам все же следует знать, посол Дзмаре: сделка отменяется. Я ничего не могу поделать. И поверьте, я старался.

«Сделка отменяется»?

Какая сделка? Махит сжала губы – можно же ей выразить разочарование – выиграть время – все по-прежнему на вкус как фиалки – «Какая сделка, Искандр! И с кем!», – кивнула.

– Благодарю за откровенность, – сказала она.

– Я знал, что вы отреагируете благоразумно.

– А как иначе?

Тридцать Шпорник поднял обе брови так, что они чуть не уползли в волосы.

– О, я воображал самые разные пренеприятные реакции.

– Как удачно, что я не склонна к истерикам, – сказала Махит, действуя словно на автопилоте. «Какая сделка» и «почему именно Тридцать Шпорник говорит мне, что она отменяется», а сама все это время просто беседовала на высокосветском тейкскалаанском, словно пряча нервозность за поблескивающей завесой.

– Надеюсь, я не испортил вам вечер, – сказал Тридцать Шпорник. – Эпиграмма действительно планируется чудесная: Девять Маис – это нечто.

– Возможно, он меня отвлечет, – сказала Махит.

– Прекрасно. Тогда – к наслаждению от вашего первого императорского конкурса поэзии. – Он снова поднял бокал, снова выпил, и Махит повторила за ним. Этот вкус изо рта не выветрится никогда.