Антонина Крейн - Шолох. Тень разрастается

Он терпел изо всех сил. Потом плюнул – и убил несколько раз подряд, чтобы накопить чистую унни впрок. И с ее помощью перенесся домой – в Лайонассу.

Дома терпеть было проще. Снова – никаких смертей. Теннет путешествовал, создавал предприятия и сохранял полное инкогнито – от всех, кроме гоблинов коблинау, слишком его любивших, – и, конечно, все было плохо, очень плохо, но сносно, с эдакой сладостной ноткой самоотречения, пока…

…Пока он не почувствовал, что во Вселенной что-то непоправимо сдвинулось. Кто-то открыл Врата. И за Вратами жило такое, что даже без своей магии Теннет понимал – дело плохо.

Тогда он придумал план с телепортом – чтобы разбудить драконов, и связаться с хранителями, и предупредить их, а заодно… Заодно – «только тише, Тинави, ведь это секрет, я бы не раскрывал, но бокки, бокки, ах, они не знают границ приватности» – показаться, каков он сам. Столетия спустя – а вот. Он тих и скромен, он живет со своею раной, полученной за Карла , и нет, не стоит благодарности…

И, конечно, все пошло прахом. Благие намерения рассыпались трухой.

Потому что Карл, снова виноватый , тоже оказался в Шолохе. И, маленький поганец, Теннета даже не узнал. Не попробовал узнать и не захотел помочь.

Теннет остался на тропе убийств.

Наша последняя сновиденческая остановка была в тюрьме Гластер-Кох. Там я увидела, как Пустота попробовала захватить Анте Давьера.

Анте объяснил, что уже видел однажды такую штуку. Он много чего видел – хранитель же, немудрено – и в том числе множество мерзких, противных бытию хищных тварей. Пустота была из их числа. Всех гадов во Вселенной не победишь – да он никогда и не был альтруистом, но…

Но то, что «всякие уроды» пробуют проникнуть в Лайонассу – его вотчину – возмутило Давьера. Это ему, маньяку, бывшему хранителю, можно приносить сюда боль. Дозированно. Профилактически. На правах бога.

Но больше никому нельзя. Тем более теперь, когда впереди замаячил свет надежды на новое начало.

Так что план Дахху и Давьера был прост и двухступенчат: сначала убрать из Шолоха Пустоту. Потом – вернуть драконам яйцо.

Та-да!

Бокки-с-фонарем тонкой струйкой покинул мое тело.

Я не сразу вспомнила, как управлять своими конечностями, и стукнулась лбом о мраморный кухонный стол. Потом долго кашляла, потирала онемевшие руки и ноги. Во рту пересохло, мысли путались. После «леденцовой» тысячи лет мое тело казалось неудобно плотным и большим.

Дахху и Анте Давьер, свежие, как огурчики, терпеливо ждали, пока я оклемаюсь.

Я посмотрела на маньяка. Он, облаченный в рубаху из Рамблы, криво улыбнулся. Я попыталась почувствовать к нему былую ненависть, но… После тысячи лет под ручку было сложно сделать это. Я все еще ненавидела его – но только мозгом. Душа до странности присмирела.

Анте нахмурился, глядя на меня, и сказал Дахху:

– Мне кажется, ей лучше отдохнуть. Такие видения даже маленькими порциями отнимают много сил – вспомните, как вас корежило. А тысяча лет зараз…

– Ох, точно! – встрепенулся Дахху. – Тинави, пойдем, я постелю тебе.

Я и впрямь чувствовала себя крайне разбитой и дезориентированной, но все же запротестовала:

– Ну нет! Я поеду к себе. Подальше от… этого. – Как я ни старалась, мне не удалось выплюнуть слово «этот» с должной яростью.

– Я провожу, – покорно согласился друг.

Всю дорогу до Мшистого квартала Дахху витиевато и многословно извинялся за то, что устроил такой непростой вечерок.

Еще он с воодушевлением рассказал, что это «хитрый Анте» по собственному почину прислал мне летягу – надеясь, что я, неугомонная девица, начну теребить Дахху на тему «какую королеву мы должны спасти?» и тем самым ускорю решение друга освободить маньяка из тюрьмы.

Небо голубое! Мы доросли до «хитрого Анте»! Прах бы подрал этого всепрощающего энциклопедиста…

Я почти засыпала – на сей раз нормально, по-настоящему.

– Думаю, мы быстро разберемся с Пустотой, – под конец оптимистично заявил Дахху. – Анте говорит, она действует по своей воле, то есть не по указу Зверя. Уже хорошо. Видимо, пролезла через Междумирье, пока дверь была открыта – из-за легкомыслия Карла.

– Карла… Не смей… Обвинять… – еле внятно пробормотала я.

– Ой, ты что, спишь?

Мы уже стояли на крыльце моего коттеджа.

Я вяло ткнулась носом в дверь – страшно расплющила его о теплое дерево, совершенно не в силах лезть в не пойми какой карман летяги и искать там ключи.

– Ладно, – забеспокоился Дахху. – Ладно. Все потом. Сейчас тебе надо выспаться.

Он помог мне попасть домой. Когда я безвольно рухнула на топчан в библиотеке, Дахху заботливо накрыл меня одеялом (совсем как Авена в 1147 году – Теннета) и, потушив аквариумы с осомой, на цыпочках удалился.

Моя голова кружилась от информации. Придется ее потом долго перебирать и утрамбовывать. Ох. Будто вернулась в школьные годы чудесные и готовлюсь к экзамену. Но сейчас ни одна загадка, ни одна опасность мира не интересовала меня больше, чем возможность ненадолго отключить утомленное сознание.

Мне вспомнилась старинная дэльская песня:

И там, где камень обратится в тень, Я буду спать, и сон мой Тверже неба, слаще поцелуя, Дольше, выше Всех ваших проклятых, надуманных проблем…

Я уснула среди книг, под сенью Леса.

В сладком сонном небытии было так хорошо, что, когда чья-то рука взъерошила мне волосы, я даже не шевельнулась.

Наоборот, замерла, как испуганный зверек. Пусть думают, я не почувствовала. Пусть думают, сплю крепко, как моряк после полугода качки. Пусть думают, что умерла – лишь бы не трогали. Еще пять минут, пожалуйста!

– Да-а-а… – Тихий мужской голос подпустил в это короткое словечко максимум ехидства. – Я решил, случилось что-то по-настоящему плохое. Но нет – ты просто дрыхнешь без задних ног. Обидно даже.

Библиотечный топчан, на котором я спала, потревоженно скрипнул, когда сидевший на нем (оказывается!) человек поднялся. Голос стал удаляться по мере того, как его обладатель отходил к окну:

– Я понимаю, девушки часто опаздывают. Но до сих пор мне казалось, что это касается только свиданий. А у нас был строго деловой завтрак: ты проиграла мне круассан, пообещала выплату долга. И подло не явилась. Как на это реагировать? Требовать проценты?

Я наконец продрала глаза. Это далось с трудом: веки будто свинцом налились.

У панорамного окна, в золотистой решетке из летнего света, спиной ко мне стоял Полынь.

Куратор заложил руки за спину и вроде как любовался садом: следил за парочкой умилительно белых кроликов, которые сигали от одной клумбы к другой то ли в рамках игры в прятки, то ли запоздав с брачным сезоном. Сцену кроличьих утех обрамляли пышные кусты шиповника и жасмина, парочка синеватых пиний, облачком нависших над участком, и густые заросли сирени. Густые не по задумке, а скорее вопреки оной: просто садовник был слишком ленив, чтобы вовремя их подрезать, а я – слишком стеснительна, чтобы попрекать его этим. Поэтому мой участок не очень-то отличался от изумрудной чащобы леса за забором.