Helga Wojik - Кольцо времён. Проклятие Сета [litres]

Охранник покидал свой пост с таким видом, словно Якоб отправил его на постройку пирамид, не иначе. Войник вернулся в комнату с мумиями, понял вдруг, что оказался с ними наедине.

Свет мигнул. Некстати вспомнилась байка про какого-то журналиста, который ещё в начале прошлого века на спор согласился провести ночь в этой самой комнате. Наутро его нашли живым, но поседевшим, как Хома Брут после встречи с мёртвой панночкой. Надо думать, после этого он уже египтологией не увлекался и с фараонами не заигрывал, а может, и карьеру забросил.

Но свет хоть и мигал, а Владыки лежали смирно, Яша рискнул приблизиться к Секененра. Если по Сети Первому было ясно, что при жизни мужик был видный, и в наложницы к нему наверняка выстраивалась целая очередь, то по бедняге Таа, увы, сказать такого было нельзя. Проломленный череп вообще мало кого красит, а уж если в нескольких местах… Борька говорил, что мумию «распаковывали» раза три, что тоже не способствовало сохранности и без того настрадавшегося тела.

И всё-таки интересно, почему фараона-героя похоронили наспех? Нет, всё-таки вряд ли наспех – скорее, как и говорил Борька, хотели сохранить для вечности память о том, что он сделал для родины.

Чем дольше Якоб смотрел на Секененра, тем больше отставленный палец руки мумии напоминал ему неприличный жест. И как-то совсем уж глупо было говорить: «Знаете, ваше величество, я тут с вашей дочерью недавно познакомился, и не знаю, как быть дальше… Не подскажете?»

Чернота глазниц так и притягивала взгляд, а воображение дорисовало черты – никаких страшилок, приятное лицо, мужественное. Как писал Гастон Масперо:

«Эта мумия является останками красивого, энергичного человека, который, возможно, дожил бы до ста лет, и он, вероятно, защищался решительно против своих противников; его лицо до сих пор сохранило выражение ярости…»

Якоб услышал чьи-то шаги – видимо, охранник возвращался, – но не успел обернуться, как дверь захлопнулась.

– Эй, рановато для закрытия! – крикнул Войник, устремляясь к выходу, но дверь заклинило.

Мягкий золотистый свет ощутимо тускнел, пока комната не погрузилась в полумрак. И в этом полумраке Якоб отчётливо почувствовал спиной чужое присутствие – не шорох, не шёпот, просто само ощущение, что рядом кто-то был, смотрел прямо на него.

«Но ведь я же вернул кольцо…» – растерянно подумал Войник.

Сердце заколотилось. Живых-то за его спиной не было.

Остаться так или обернуться? Он никак не мог решить. С одной стороны, разглядывать дверь – это почти как спрятаться под одеялом в детстве: пока не видишь свой страх, он тебя тоже не видит. С другой – вроде как лучше встречать опасность лицом к лицу. Но пока он думал, что-то за спиной оглушительно звякнуло, рассыпалось брызгами.

А когда Якоб обернулся, то увидел разбившийся стеклянный ящик. Древний Владыка неспешно сел в своём современном саркофаге, а потом так же неспешно повернул голову к нежданному гостю, пригвождая его к месту слепым взглядом пустых глазниц. Разверзнутый в мрачной улыбке вечности рот чуть дёрнулся – зубы скрипнули друг о друга, словно фараон собирался что-то сообщить.

Но что именно – Якоб не дослушал. Запоздало заорав от ужаса, он как следует двинул плечом в дверь. Та по-прежнему не подавалась, а вот плечо заныло.

Владыка протянул тонкую мёртвую руку, точно приглашая приблизиться… Следовать этому приглашению Войник не собирался – озирался ошарашенно, не решили ли и другие подняться.

Секененра чуть подался вперёд, словно собирался встать.

Не то порыв ветра, не то чей-то вздох пронёсся по залу, и свет померк…

Год 15хх до н. э., Та-Кемет

Он был яростью своих воинов, остриём копья, нацеленного в сердце врага. Вся сила, вся смелость его народа вливались в него, преломлённые мощью Богов в его крови.

Он был их надеждой на лучшую жизнь, на долгожданную свободу. Они сражались за свои семьи, за свою землю – как и он сам. За их плечами были победы, что прежде казались невозможными, – он показал им, что всё было им по силам. Его люди поднимались на битвы, впервые поверив, что сила предков вернулась к ним. Они не боялись смерти, зная, за что умирают: Обе Земли будут едины!

Предательство перечеркнуло всё это. Его небольшой отряд, отсечённый от основных войск, не выйдет из этой битвы.

Секененра окинул взглядом солдат, готовых умереть за него, черпавших силу в его силе. Как жаль…

Хека-хасут рано праздновали победу. Пленить его не удастся. И он купит время остальным. Они придут паводковыми водами, смоют эту скверну…

– За свободу! – рявкнул Владыка Уасет, и отряд подхватил его крик, устремляясь за ним в свой последний бой.

Они вклинились в строй, внося смуту в боевой порядок. Отбросив бесполезное уже копьё, он расчищал себе путь топором и щитом. Крошево чужих тел, какофония криков. Боли давно уже не было. Шаг, удар. Рассечь, идти дальше.

Слишком много… Волна смыкалась за ним, поглощая.

Телохранители пали первыми, не жалея себя. Каждый шёл до конца.

В какой-то миг Секененра понял, что остался один. Хека-хасут медлили приближаться, окружили, застыв в некоем суеверном страхе. Кто-то поднял лук, и он усмехнулся, крутанул в руке топор.

Не посмеют стрелять трусливые гиены. Даже сейчас они хотели бежать.

«Не оставь меня, Амон… В последний раз защити своего сына!»

Сила предков горела в его крови. Последний боевой клич – одинокий. Он устремился на ближайшего врага карающей мощью своих Богов. Первый удар не остановил его. Кровь заливала глаза, но топор находил цель.

За семью. За Та-Кемет.

И, лишь когда его повалили на землю, добивая, он уже не смог поднять оружие. Они крушили его тело даже не с ненавистью – с ужасом перед тем, что было заключено в его плоти.

Божественный свет померк. Он сделал всё, что мог…

«Прости, моя царица… Защити их, приведи к свободе…»

Солдаты вернулись с победой. Народу нужен был праздник – они заслужили его. Но что значила эта победа, когда погибло сердце восстания?.. Дворец готовился к пиру, но в этих покоях было тихо, как в пустынном некрополе в скалах за городом.

Боль теснилась в груди большой коброй, лениво разворачивая кольца. Царевна забыла, как плакать, – всё никак не могла поверить.

Она помогала матери омыть изуродованное тело отца – даже её Яххотеп едва допустила к этому. И всё же разделить горе на двоих было легче. Братья ещё были слишком юны – как объяснишь им, что они потеряли сегодня? Божественный сокол вознесётся к солнечной ладье Ра в новом рождении, соединится с Усиром… но уже не вернётся к ним, не обнимет.

Тетишери утешала внуков. А она была здесь, рядом с царицей. Лицо матери было похоже на погребальную маску. Яххотеп не плакала в своём глухом горе, лишь ласково касалась разрубленного лица, шептала что-то, смывая запёкшуюся кровь. Больше, чем отца, мать любила разве что свой народ.