Екатерина Лесина - Одинокий некромант желает познакомиться

Рассказывать было легко, главное, не отвлекаться от дороги.

Та, выбравшись из городского кольца, завернула к морю. Местные берега были пологими, длинными. Вытянулись галечные пляжи.

Запахло йодом.

И ветер ворвался в приоткрытое окно.

На ближайшей косе вытянулись огромные вагоны с песком. Их подвезли сюда еще ранней весной, да так и оставили дожидаться своего часа. Городок преображался. На юге появились остовы домишек, что вытянулись вдоль берега, давая начало новой улице. Следовало ожидать. Город был слишком близок к морю, чтобы вовсе не пользоваться этой близостью.

— Стало быть, даже так… — Лазовицкий чихнул. — Простите… вам лучше с теткой поговорить, если толку добьетесь. Полагаю, старая карга еще жива. А уж потом и до монастыря… если пустят.

— Пустят, — Глеб коснулся перстня.

— У одаренных больше прав, — прозвучало это… неприятно.

— Нет, скорее больше связей.

…и Наталья откликнется на малую просьбу, потому что, пусть и отказываются они от связей мирских, но не разрывают их вовсе, иначе не было бы ни писем, ни редких, к счастью, встреч.

— Хорошо, если так. Анна… она особенная… — Лазовицкий откинулся, насколько позволяло место. А места в салоне было немного. — Есть не так много людей, которых я могу назвать близкими.

— Вы, как мне сказали…

— Да, мы в разводе. Но это не значит, что я готов вычеркнуть Анну из своей жизни. И нет, я не люблю ее. Не той любовью, которая привязывает мужчину к женщине. Подозреваю, эту самую любовь я в принципе не способен испытывать.

За поворотом Глеб скинул скорость.

Местная дорога, выезжанная многими повозками, для повозок и годилась. А вот перенесет ли ее хромированное чудо, предназначавшееся в дар Анне, вопрос.

Лазовицкий кивнул.

— В свое время она многим пожертвовала. В том числе и ее стараниями я стал тем, кем стал. И я не собираюсь забывать об этом. И другим не позволю, если вдруг у кого возникнет желание причинить вред Анне…

…это было сказано выразительно.

И Глеб склонил голову, показывая, что предупреждение принято.

— Мне вообще на удивление везет с женщинами. Моя нынешняя жена родила троих. Два сына и дочь. Она умна. Хорошо воспитана. Интеллигентна, а вы знаете, что порой воспитания недостаточно. Она хорошего рода, к сожалению, обедневшего, но положение мы исправим. Возможно, мой сын унаследует и титул… то есть, он в любом случае его унаследует, я подал прошение Его императорскому Величеству и имею все основания полагать, что его удовлетворят.

Его голос звучал ровно.

— И к Наине я привязан, как привязан и к Анне… развод мне не был нужен. Я в любом случае нашел бы способ получить наследника. Сами понимаете, какой смысл добиваться титула, если его некому передать? Но Анна попросила свободы. Она крайне редко меня о чем-то просила.

Поворот на Валки.

И пара верст по полям. Спящие деревушки. Запах земли и дыма. Собаки, отозвавшиеся далеким лаем. Глеб надеялся лишь, что Земляному не взбрело в голову изменить место практики.

Не должен.

Да и округу он изучить не успел, чтобы взять и просто отыскать еще одну мертвую деревню.

— Ей было тяжело в том мире, в который я пробился. Да, у меня имелись деньги, но… большинство полагали меня наглым выскочкой. Анну тоже. На нас смотрели. Даже не так, следили. Малейшая ошибка… оплошность… а главное, я лишь обзаводился связями, а потому просто-напросто не мог игнорировать все эти салоны, вечера и прочее. Я жертвовал огромные суммы благотворительным комитетам, не особо рассчитывая на благодарность. Договоренности исполнялись, но Анне не становилось проще. Да… у Наины это в крови. Ей сейчас поклоняются, Анна же… она всегда оставалась слишком отличной от них.

Мотор Глеб остановил возле фургона.

Он выбрался первым, потянулся, вдохнул прохладный воздух.

— Это кладбище? — Лазовицкий крутил головой. — Что-то непохоже…

— Просто оно старое. Там, — Глеб указал вправо, — стояла деревня. Не знаю, что случилось. Вероятнее всего мор. В военное время ходило много… болезней. Но от нее почти ничего не осталось.

Деревянные дома частью просели, иные и вовсе рассыпались, покрылись молодой хищной порослью, но присутствие тьмы, след многих насильственных смертей, ощущался явно. И если так, то мор был наведенным, что тоже случалось — на той, подзабытой уже войне, происходило многое. Или же не мор? Кровь не лилась, кровь оставляет совершенно особый след.

Но…

Повешение?

Сожжение?

Земляной выяснит. Вот он, расхаживает по невидимой границе. Руки за спину сложил. Бормочет что-то и, говоря по правде, производит впечатление конченого безумца.

Вот остановился.

Повернулся всем телом и шею вытянул по-своему, по-журавлиному.

— Это где ж ты, Глебушка, такою красотой-то разжился? — поинтересовался Земляной, щелчком сбив темного слепня, пристроившегося на кончике длинного носа.

— Это не моя. Знакомьтесь. Никанор Лазовецкий. И Александр Земляной.

Руку Земляной протянул.

И пожав, сказал:

— Впервые так близко настоящего кровопийцу вижу!

Никанор лишь хмыкнул и, оглядевшись, произнес:

— До настоящего мне далеко. Настоящие в Сенате сидят. А ученики ваши где?

— Там, — Земляной махнул куда-то в заросли молодого ясенника и крапивы. — Копают. Что? Не мне же копать. Я, как ты и требовал, мудро руковожу процессом… и вообще, раз у них энергии много, то пусть тратят ее на полезные дела.

Крапива, обыкновенная, жгучая, вымахала в человеческий рост, и лопушистые листья ее так и норовили коснуться незащищенной кожи. Она и ломалась-то с оглушительным хрустом, будто кости трещали. Стебли ложились под ноги, а вот ясенник дрожал, шелестел.

Где-то неподалеку заухала сова.

Заплакал в ответ козодой, и стало… не по себе.

— Жгли, — с уверенностью произнес Земляной, расчесывая шею. — Тут… будет пепельный круг.

— Не слишком ли…

— Сегодня Богданушка твоего звереныша-таки проклял. Правда, ненадолго, проклятье вернулось…

Глеб мысленно застонал.

…все-таки розги зря запретили. С другой стороны, если аккуратно, по предварительному согласованию с графом… возвращенное проклятье в силе прибавляет.

— И теперь он у нас соплями давится, да… глядишь, до утра и не подавится. Снимать я принципиально не стал, но скажу, любви к зверенышу у Калевого не прибавилось.

Никанор держался сзади.

Он ступал осторожно, и руки, проявив немалое для человека, со спецификой некромантии незнакомого, благоразумие, спрятал в рукава пиджака.

— Он не звереныш…

— Может, и так… у мальчишки сила. Проклятье-то у Калевого славным получилось, но он его снял, не чихнул даже. Еще лет двадцать и отменным специалистом будет. Если матюкаться прекратит. А то, сам понимаешь, клиент — тварь нежная, не любит, когда его матюками.