Екатерина Лесина - Одинокий некромант желает познакомиться

…и это знание лишь добавило неприязни.

Разве ж нормальная баба будет такой… никчемушной? И все отчего? Поспешил Платоша, поторопился. Уж Переслава нашла бы ему такую, которая б и пятех родила, и десятех, и не гляделась бы заморенною.

Да и то…

…небось, неспроста Господь Евлашку уязвил.

Что до дитяти, то по первости показалось оно обыкновенным. Младенчик, каковых Переславе случалось видать. Красноватый, сморщенный, благо, не больно криклив и спать спит. Сиську вот не сосет, да и молока у Евлашки не оказалось, пришлось козье искать, водой разводить и допаивать.

Причем Переславе.

Сама-то Евлашка вновь занемогла, а что за хворь — не понять. Легла, отвернувшись к стене, и лежала. Не ела, не пила, а оправлялась и вовсе под себя.

Блаженная.

Переслава и батюшку к ней кликала, чтоб освятил, да не помогло. Платоша-то только вздыхал, водил руками над головой да приговаривал, что надобно потерпеть.

Мол, у рожениц оно бывает.

Еще порошки принес.

О том времени Переслава вспоминать не любит. Оно-то, конечно, Платоша предлагал сиделку нанять, в помощь, да Переславе и без того чужих людей в доме хватило.

Она сама.

И с младенчиком, который вдруг очнулся и сделался криклив без меры: то ли козье молоко не пошло и животом маялся, то ли унаследовал материн дурной характер. И с Евлашкою, которую следовало поить, кормить, омывать, а еще про порошки не забывать, которые Платон оставил.

Они ли помогли или же молитвы, — в церковь Переслава хаживала, решивши, что вреда от того не будет. И дитё носила, завернувши в платок и на спину привязавши. Все так делают, так чем она хуже? К излету лета Евлашка вставать начала.

И пусть по-прежнему бродила по квартире, будто зачарованная, порой натыкаясь на стены и мебель, но хоть ложку сама в руках держала, все облегчение.

А там уж и говорить стала.

Одного дня Переслава, которая отошла всего-то на минуточку, — надо было с бакалейщиком словечком перекинуться — обнаружила Евлашку над колыбелью. Стояла та, держа подушку в руках, да покачивалась, глядела на дочку…

Глядела и…

— Не похожа, — тихо, но явно произнесла Евлашка. — Совсем не похожа…

Подушку Переслава отобрала.

Платоше рассказала, говоря по правде, надеясь, что отправит тот дурную девку — а ведь понятно, что не только по-женски, но и в голове у Евлашки повредилось — в дом призрения.

Он и вправду ее забрал.

Правда, ненадолго.

Вернулась Евлампия к первым заморозкам. Тиха. Смиренная, что послушница. Глядит все больше в пол, говорит шепотом. И в церковь ходить стала.

— Прояви терпение, — Платон, пусть к жене весьма охладел, что вовсе немудрено, бросать ее не собирался. — Ей тяжело пришлось. А роды порой странным образом меняют женщин.

С той поры зажили.

Не сказать, чтоб хорошо, но и неплохо. Пожалуй, нынешнее положение дел вполне устроило Переславу. Евлашка больше не пыталась вмешиваться в домашние дела, большею частью или просто сидела у окошка, или молилась, или в церкви работала.

Дитё…

Подрастало.

И чем больше подрастало, тем очевидней становилось несходство ее с Платоном.

— В нашем-то роду все темными были, брат мамкин так рыжий, а ты… беленькая, что в муке обвалянная. Я Платоше раз-то сказала, другой… а он отмахнулся, мол, у детей-то оно бывает, что сперва светленькие, а после темнеют. Оно-то верно, бывает.

Старуха старалась не смотреть на Анну.

А ей… она не помнила ничего из младенческих своих лет, что верно, ведь никто не помнит. Но выходит, что именно этой склочной злой старухе Анна обязана жизнью своей?

Это она, а не матушка, качала колыбель.

Поила молоком, пусть бы и козьим. Берегла, как умела. Спасла быть может. А матушка? Неужели тогда знала она, что Анну ждет? И пыталась избавиться, но… не нашла сил?

— Только волосья — это одно, а глаза — другое. Что-то не помню я, чтоб светлые глаза потемнели. И ведь сама Евлашка тоже вороной масти…

Она замолчала.

Провела фартуком по лицу, стирая испарину.

— Тебе уже седьмой годок пошел, когда он все ж решился. Я к тому времени давно уж помалкивала. Видела, что любит. Подумала даже, может, и все одно, что чужое? Небось, как вырастит — своим станет. Евлашка-то тебя сторонилась. Никогда лишний раз не подойдет, не обнимет, не приласкает. А вот Платоша красавицей называл… ему бы другую жену, а тебе мамку нормальную, то и зажили б. Но нет… что-то там у них приключилось, уж не знаю, что… она сильно с головою больная была. Церковь — это хорошо, да только, ежель к Богу тянет, то в монастырь иди, на послушание. Она ж все дома монастырь устроить пыталась, и всех прочих в него загнать. Платоша-то не больно верующим был, имелся за ним такой грех. Все норовил мирскими делами, но так-то понятно, он в миру обеими ногами стоял. Она ж… дура… то ли каяться вздумала, то ли обвинять, то ли и каяться, и винить его… он, помню, выскочил в тот день, дверью ляснул, пальтишко позабыл. А дождь… до ночи по улицам ходил, вернулся ж сам не свой. И запил. Вот сколько помню, он никогда себе лишку не позволял. Берегся. Тут же… ай, что говорить.

Переслава с трудом добралась до лавки, но когда Анна вздумала было подняться, резко бросила:

— Сиди. Немного осталось. На следующий день он твоей крови взял. Думаю, сличал… ну и понял, что всем соседям давно уж понятно было. Ему б дуру эту гнать поганою метлой. Верно и собирался, да только она мигом самоубийствовать вздумала. Все кричала, что без него жизни не будет. То по ручкам себя полоснула, то в петлю удумала… да только так хитро, чтоб поймали да позволили. Как по мне, нехай бы и самоубивалась. Небось, похоронили и всем бы полегчало. Ан нет… Платоша про развод-то и замолчал. В работу ушел весь. А эта… тьфу. Так и жили… она одно время пыталась выправить-то. Платьев прикупила покрасивше. Прибираться стала. С кухни меня потеснила… да только ж в треснутом кувшине молоко не удержишь. Вот и вытекло все, по капельки. Одна злость осталась. И на тебя, что ты ей видом своим напоминала про измену, и на себя. Может, роди она деток от Платоши, и забылось бы. Только не вышло. Вот она вновь про Бога вспомнила. Устроила молельный дом. Платоша-то… ему б плюнуть на угрозы. Самоубилась? Так ее дело. Небось, сама перед Ним ответ держать станет. Но нет… терпел, только по шлюхам пошел. Домой-то не водил, но и не таился особо. Сперва одна полюбовница была, из тех же, сестричек. Потом другая… третья… я уж молилась, чтоб понесла какая, глядишь, пришлось бы ему думать и решать. Мужики-то они решать дела семейные крепко не любят, страшатся даже. Ан нет… не выходило. По лечебному-то делу его заприметили, но не спасло. Как ладу в дому нет, то и работа не в радость. Потом уж его и по дурному делу…

— Не могло быть такого, чтоб отец… Анны? — подал голос Глеб. — Имею в виду, родной отец…