Екатерина Лесина - Одинокий некромант желает познакомиться

— Да нет, — Переслава тяжко покачала головой. — Обыкновенно все там. Я уж, поверь, с дознавателя не слезла, пока он все не выяснил. Пил Платоша в последний год. Крепко пил. А уж выпивши становился порой буен. Оскорбил он одного человечка. Драка случилась. В драке-то он лют был, даром, что целитель. Вот и побил… только после этот побитый Платошу подождал, как он от шалавы домой пойдет. Не один подождал, с дружками… с ними и на каторгу пошел. Только… — она потерла ладонью грудь, пожаловавшись. — Болит, спасу нет… не злюсь я на него. Тот люд, что собака бродячая, к нему соваться не след. Сам виноват. А вот она, Евлашка, это она Платошу измучила, душу вытряхнула всю, без остатку. Жить ему не по силам стало, он и нашел смерть. Думаю, он давно уж ее искал. Духовую грамоту-то выправил, честь по чести. И верно. Эта-то, только схоронила, мигом ручонки-то свои к наследству потянула. Жена законная, ага… только хрен ей. Квартиру Платоша оставил, а остальное мне досталось. Или вот тебе. Позаботился, как сумел.

— Спасибо.

— На могилке-то хоть была?

Анна покачала головой.

— Раньше да. Потом… как заболела, то… за ней приглядывают.

Переслава хотела что-то сказать, но смолчала, слава Богу, ибо не готова была Анна слушать иные упреки, пусть и справедливые. Она ходила на кладбище, ибо так было принято.

Убиралась.

И цветам помогла разрастись. Приезжала укрывать их на зиму. И открывала весной. Красила оградку, пока Никанор не сказал, что для этого можно нанять людей. И Анна согласилась. Там, на кладбище, она не чувствовала ни горя, ни печали, ничего вовсе из того, что следует чувствовать хорошей дочери.

Хорошей она не была.

Дочерью, выходит, тоже.

— Он тебя любил, не думай, — тихо сказала Переслава. — Уж я-то знаю…

…и наверное, стоило бы заглянуть, проверить. А еще памятник заказать новый. И подумать, хватит ли там места для двоих. Духовую-то Анна еще когда составила, а вот про остальное думать избегала.

Зря.

— Спасибо вам, — сказала она. — За все… и если могу чем-то помочь…

— Иди уже, — это прозвучало раздраженно, но без особой злости. — Поможет она.

— А… — вновь подал голос Глеб. — Вы не пытались узнать, кто родной отец? Он не появлялся? Или, быть может, доходили какие-то слухи?

Но старуха лишь покачала головой.

Что ж, не стоило рассчитывать, что все будет просто.

В завершение дня ворота измазали дерьмом.

Сперва сработал внешний контур, предупреждая о незваных гостях, затем угрожающим алым вспыхнул дополнительный, и погас.

Гости убрались.

Дерьмо осталось.

Оно стекало по доскам, в темноте почти неразличимое, но вонь его перебивала назойливый запах роз.

— Как ты думаешь, чье? — поинтересовался Земляной, выглядевший более усталым, чем обыкновенно.

— Коровье.

…вряд ли бы кто рискнул оставить собственное.

— Убирайтесь! — донеслось из темноты. И в ворота ударил камень.

— Вот ведь… — Мирослав Аристархович вздохнул. — Придется доклад писать. Опять недовольны будут…

— Проклятые!

Раздался долгий свист. И топот ног. Кто-то завизжал, и наступила темнота.

— Мальчишек в город выпускать нельзя, — Глеб потер шею.

— Их и так в город выпускать нельзя. Город целее будет.

— Что устроили?

— Да ничего особо. Твой полукровка опять забрался на вершину дуба, оттуда обзывал всех матерно. Калевой пытался заставить остальных прибраться, но был послан. Полез бить морду Илье, но получил сам. Хотя и побил. Оба ходят с фонарями, друг на друга косятся. Отправил их на кухню, Марии в помощь. Там пытались пререкаться, но получили грязной тряпкой по мордасам и заткнулись.

Дерьмо придется отмывать.

Но как?

Самому браться?

Или… если использовать заклятье тлена, ограничив область воротами, то… они останутся без ворот, что может создать ложное впечатление, что и охраны нет.

А жертвы не нужны.

Марию… как-то неловко просить.

…или…

— Кто еще провинился?

— Верно мыслишь! — Земляной сорвал травинку и сунул в рот. — Миклош.

— Миклош?

Вот уж с кем прежде не было проблем.

— Пытался Шурку… ту, которая Шурка, а не Шурик, заставить под кровать лезть. Навроде как она, то есть, он, на новенького, а значит, там спать должен и не отсвечивать. Это я услышал.

Глеб закрыл глаза, мысленно пытаясь успокоиться.

— Дети, — Мирослав Аристархович закатал рукава. — Часто подражают взрослым… особенно часто, не тем взрослым, которым стоит подражать. Он же у вас из сиротских?

— Откуда понял?

— По замашкам. И изрядно в приюте провел. У них там просто. Хочешь подняться, подомни под себя кого… думаю, не в первый раз.

Если и так, то Глеб… не замечал?

Миклош казался ему спокойным. Сдержанным.

— Они там быстро учатся не привлекать внимания, — тихо произнес Мирослав Аристархович. — И если выходит… плохо выходит. Я одно такое дело разбирал. Мерзость редкостная. Тогда-то и понял, что не все малолетством и неразумением оправдать можно. Так что глядите.

— Будем.

Что ж, вопрос, кому отмывать ворота, решился.

— Вам наставник нужен. Чтоб при них был постоянно. А то… один уехал, второй занят делом, и детки ваши творят, чего удумают. А удумать, поверьте, многое можно.

— Где ж его взять?

…Лазовицкий вот обещался, да, верно, позабыл за собственными делами.

— Если… — Мирослав Аристархович поскреб переносицу и вновь смутился. — Не побрезгуете… с военными… у меня братец есть. Служили вместе. После… случилось… нехорошее. Я по ранению ушел, а у него… неприятность. Выгнали с лишением… он человек хороший.

— Что за неприятность?

Земляной повернулся к воротам спиной. Теперь его интересовал дом и те, кто в нем прятался.

…склонность к насилию — плохо.

…врожденная ли, приобретенная ли… но тот, кому нужна чужая боль, обречен. И выходит, Миклош? Или еще слишком рано?

…определенно рано.

И гадать не стоит.

— Повздорил со старшим. Из-за бабы… — Мирослав Аристархович сплюнул. — Влюбился, а она… авансов надавала. Ему бы отступиться, понятно же, что кому простой ползун нужен, когда офицера захомутать можно? А он в драку. Челюсть сломал. Нос. Ребра… опять же пальцы… повесить хотели. Благо, старшой наш человеком толковым был. Разобрался. Совсем-то замять не вышло, но хоть без каторги. Только… в деле осталось. Меня вот в полицию взяли. Он же вышибалой…

Вышибала и бывший ползун в качестве воспитателя?

А с другой стороны… слабого сожрут. Тут, глядишь, и подавятся.

— Пусть приходит. Если не побоится.

И по тому, как расплылся в улыбке Мирослав Аристархович, Глеб понял: не побоится. Наверное, это было хорошо.

— По делу что? — заходить в дом желания не было, и Глеб устроился на остатках лавки, почти затянутой не то плющом, не то еще какой ползучей дрянью. Она была влажноватой и жесткой. — Нашли?