Ася Михеева - Восьмой ангел

— Вот сука, — проблеял сосед Михаила.

— А то, — отозвался Михаил.

Цо тем временем, не переводя духа, перешла к грубой лести уже не по площадям, а точечно, и бурно, но мерно хвалила каких-то незнакомых Михаилу людей за неоценимую поддержку расследования и несгибаемую готовность служить интересам истины, справедливости и репутации станции Смоковетс.

— Ты ваще понял, что щас было? — глотая от восхищения слоги, сказал сосед. — Она нашим сказала, если вы меня щас сковырнете — приедет бригада, смотреть надо было, под чем подпись ставили!

Михаил посмотрел на юношу с интересом.

— Аналитика на уровне, да.

Цо наконец встала, откланялась и двинулась к выходу.

Михаил вскочил, не дожидаясь ее приближения, подлетел к дверям и распахнул их с самым раболепным видом. За ним подскочили еще двое, придержали вторую створку.

Цо вышла и пошла не оглядываясь, Михаил двинул за ней, едва не переходя на бег. Кое-как они миновали пару этажей, проперлись через две большие площади, Цо притормозила и, не поворачиваясь, буркнула:

— Веди в какую-нибудь едальню, у меня горло пересохло.

— Тогда направо и вниз.

Повинуясь кратким распоряжениям Михаила, Цо дошла до малюсенькой лапшичной, со стоном уселась за свободный столик и моляще посмотрела на него.

— Сам закажи, а?

Большой чайник улуна, стакан молока, две тарелки супа, ложки и палочки — для Цо.

— Может быть, это не совсем уместно прозвучит, — сказал Михаил, — но ваша компетентность в умении говорить на канцелярите, да еще экспромтом, меня потрясла.

Цо помахала рукой, типа «отвечу, но потом», и залпом выпила подряд три чашки чая с молоком. Взяла ложку, макнула в суп.

— Да какой же это экспромт, одно и то же приходится озвучивать на каждом выезде. Хм-м, вкусно, да. Отпускает горло понемножку.

Она медленно ела, тщательно отодвигая плотные кусочки. Михаил пожалел, что не взял ей чистого бульона.

— Чтобы никто из местных не пожалел, что вызвали федералов, — такого не бывает, — наконец пробурчала она, пробуя голос. — Так что тут все отработано — если мы вызваны, мы копаем, обратного хода нет. Протоколу реально куча столетий, а они все надеются и обращением в Капитолию помахать, и оставить все скелеты в шкафах.

— Мешать расследованию будут?

— Явно — нет, а то я ж развернусь и уеду, это репутационный ущерб на десятилетия. А вот гадить будут, да-а. Возьми еще молока, а?

На выходе из лапшичной Цо встряхнулась, передернула плечами, выпятила челюсть и снова полным федеральным агентом отправилась наводить ужас — трясти старые бэкапы базы. Михаил, наоборот, умылся в туалете, расчесал бороду и принял как можно более безобидный вид. Не то чтобы ему пришлось для этого сильно напрягаться.

Сестра сударыни Стуц, сударыня Бротт, была дама по чисто техническим причинам скучающая — ноги ее не держали вовсе, а руки дрожали слишком сильно, чтобы хорошо регулировать коляску. На вид ей было лет сто, но кто знает, как именно она провела свои годы, так что Михаил и не пытался угадывать. Как бы то ни было, явно не стоило предполагать, что она ходила с Гелей в один детский сад — люди столько не живут даже на Капитолии.

Примерно полчаса Михаил потратил на церемониал: вводные, объяснения, свои личные данные, какой у вас вкусный чай. Личные данные у Барбары Бротт были тоже довольно увлекательные, но Михаил мысленно железной рукой взял себя за горло и перевел разговор на ангелов.

— Почему вы не записываете? — осведомилась сударыня Бротт где-то через час. — У вас такая крепкая память?

— Нет-нет, что вы! Я же в самом начале спросил, можно ли записывать нашу встречу на видео.

— Ах да, действительно. Я забыла.

С тем, сколько всякого было у нее в памяти, неудивительно, что она забывала разговор часовой давности — в полный кувшин много не нальешь. Вскоре она начала уставать, Михаил договорился о повторной встрече через два дня и удрал, борясь с желанием сдернуть каффы с драгоценными записями и зажать их в кулак.

Цо была в номере, перематывала на проекторе какие-то таблицы.

— Про Гелю излагать или потом?

— Излагай, — она остановила перемотку на закупках садового оборудования столбцов на тридцать.

— Во время аварии всех детей запихали в самую защищенную зону, внутрь мэйфлауэра, туда, где до прибытия в систему стояли камеры анабиоза. Взрослые, точнее все, кто мог работать в скафандре, то есть я подозреваю, что и подростки тоже, тащили станцию, не спрашивайте как, за тот осколок, к которому мэйфлауэр был пришвартован, и разворачивали лобовым щитом на ось аномалии. То есть технически у них щит был, надо было только затянуть под него станцию. В процессе еще четверо погибли, осталось меньше полусотни.

— Двести с чем-то человек же выжили? — подняла бровь Цо.

— Вот, дети. Сто семьдесят два ребенка. И они все сидели в этом одном помещении. Сидели больше суток без еды и воды, пока кто-то из взрослых не смог отвлечься и к ним зайти. Я не факты вам рассказываю, а то, что выяснил из пересказов пересказов. Кстати, еще шестьдесят лет назад школьная система и историю имела, и уж как минимум на способность обучаемых читать была рассчитана. Так вот, это школьная программа для младших классов, как ее запомнила сестрица сударыни Стуц. Вы ведь понимаете, насколько мне приходится интерполировать, да?

— Ага. Двести, из которых полтораста детей. Любопытная поправка, да. Сильно меняет прогноз на выживание.

— Ну да. Так вот, Геля, девочка как девочка, маленькая, четыре года. Она услышала, что стена свистит. Внизу где-то. Ей стало любопытно, она подошла, и тут стена выдернула у нее игрушку из рук, и игрушка прилипла.

— Крокодил?

— Именно-именно. Она стала его отдирать и не смогла. Крокодил был из какого-то бронебойного пластика, с высокой упругостью, продуманный, чтобы дети быстро не порвали. И он проторчал в стене сутки, пока она не уломала кого-то из старших детей помочь ей — тем, я думаю, было не до игрушек, с такой-то оравой малышни и без взрослых. В общем, мальчик лет десяти, который понял, что произошло, тут же связался по браслету наружу с кем-то, пробоину заделали. Но эти сутки могли быть решающими, конечно. Разница давлений выровнялась, крокодил отвалился, мальчик впоследствии все это рассказал. Геля выросла, родила кучу детей, вынянчила кучу внуков и чужих ребят, она в детском саду работала. Вроде бы именно она сочинила пару местных колыбельных, мне их сударыня Бротт пыталась напевать, но у нее голосок уже не очень. Очень однообразные, если я правильно понял, что-то про «да и нет, и да, и нет», и так без конца, а вот мелодия заметно отличается. Почитать Гелю, опять же вроде бы, начали после смерти. Кто не был ее потомками или супругами потомков, те через нее в садике проходили, так что никто не возражал.