Тим Пауэрс - Последние дни. Том 2 [litres]

Но тут экран наконец-то милосердно погас.

– Сатирам и нимфам пора спать, – сказал Мавранос. – И нам, полагаю, тоже. – Он посмотрел на Пламтри и Кокрена. – И что же рассказала уиджа?

Пламтри поерзала на месте, прежде чем заговорить.

– Мы пытались поговорить хоть с кем-то, кто осведомлен о… о нашей ситуации, и… Костыль, расскажи ты.

Кокрен протянул руку и взял из-за спины Пламтри один из многочисленных листов с эмблемой мотеля.

– И ты, наверное, не можешь вспомнить о том, что было прежде, – прочитал он вслух. – Тебе едва исполнилось три года, и ты, наверное, не можешь вспомнить о том, что было прежде.

– Лично я думаю, что это говорило ваше подсознание, – сказала Анжелика, обращаясь к Пламтри. – Или внутренний ребенок, травмированная личность: отравленная девушка в коме из вашего сценария а-ля «Белоснежка», или избитая водительница автобуса в варианте «Грязный Гарри», связанном с Коди. – Анжелика посмотрела на Мавраноса и пожала плечами. – Одному богу известно, откуда тут взялся шекспировский язык. Пит не сомневается, что это цитата из «Бури» – диалог короля Просперо с его дочерью Мирандой.

– Валори всегда так разговаривает, – пояснил Кокрен. – Она самая старшая из всех личностей, и я думаю, что она… – Он слегка замялся, но все же закончил: – Я думаю, что она может быть внутренним ребенком.

«Ты ведь хотел сказать „мертвым“, верно? – подумала Анжелика. – И совершенно правильно сделал, что не поделился с ней этой догадкой, верна она или нет».

И Анжелика поспешно, чтобы не дать Пламтри задуматься над заминкой Кокрена, спросила его:

– Почему Дженис называет вас Костылем?

Кокрен взглянул на тыльную сторону правой кисти руки и неловко рассмеялся.

– О, это прозвище из детских лет. Я вырос в виноградном краю, много помогал в винодельнях, а когда мне было десять, в погребе при мне сломалась подпорка у бочки зинфанделя, и я чисто автоматически кинулся вперед и попытался удержать ее. Бочка сломала мне ногу. Виноделы называют эти подпорки костылями, и смотритель погреба сказал, что я пытался заменить собой костыль.

– Отлично подошло бы имя Атлант, – заметил Кути.

– Или Чурбан, – добавил Мавранос, отступив от телевизора. – Анжелика, вы с мисс Пламтри можете лечь на кровать возле ванной, где уиджа, только коробку из-под пиццы уберите оттуда; она пусть ляжет со стороны ванной, подальше от тела Крейна, и мы привяжем к ее ноге пару пустых банок, чтобы услышать, если она встанет ночью. Кокрен пусть спит на полу с этой стороны, между кроватью и стеной. Кути – у окна, а мы с Питом будем дежурить по очереди с оружием; ах да, оружие будет у меня, а Пит сможет быстро меня разбудить. Не позже пяти часов мы выметаемся отсюда.

– Если телевизор снова врубится ночью, – с нарочитой робостью сказал Кути, вздохнул и закончил: – Пристрелите его.

– Уверен, что это мои руки сделать смогут, – ответил Пит.

Ощущения, воспоминания и сны Валори всегда были черно-белыми, с редкими вкраплениями псевдокрасного и голубого, мерцающими в мелкозернистых муаровых разводах, как тепловые миражи, и всегда они сопровождались барабанной дробью или стуком, которые, как она понимала, являлись усилением какого-то фонового шума, присутствующего в фонограмме, или, если звука, который надо было бы усилить, не было, самым произвольным образом накладывались на происходящее. В ее сновидениях никогда не было каких-либо фантастических или даже неточных элементов, помимо постоянной навязчивой партии ударных, – они были просто повторным воспроизведением памяти – и один сон, без сомнения принадлежавший ей, всегда был неизменным, и все личности Пламтри воспринимали вместе с ней по меньшей мере его последние секунды.

Ее мать носила сандалии с подошвами, вырезанными из автомобильной покрышки, но в сновидении они громко и отрывисто стучали по бетонному тротуару, являясь чем-то вроде ведущего ритма регги для маленьких башмачков и коротких ножек Пламтри.

– Они нарисовали на крыше огромный египетский Глаз Гора, – говорила мать, волоча ее за руку. – Он говорит, что они подают сигнал солнечному богу Ра. Все время «Ра-Ра-Ра»! Но он провалил свою большую пасхальную игру на озере Мид, и больше никто никогда не поверит, что он может стать хоть каким-нибудь королем.

Пламтри не видела людей, танцевавших на крыше дома перед ними, лишь болтавшиеся на шестах, которые они держали в руках, головы из папье-маше.

Солнце, находившееся в зените летнего солнцестояния, жарко пылало белым, как магниевый колесный диск.

– Не отходи от меня, Дженис, – продолжала мать. – Он бы и рад устроить беспорядок в стиле Эль Кабонга [9] Персонаж комиксов, пародия на Зорро. , но сегодня, у тебя на глазах, не решится ничего мне сделать. И (слушай внимательно, дочка!) если он скажет, чтобы ты пошла куда-нибудь поиграть, ты не пойдешь, ясно? Он не станет бить меня в твоем присутствии и не сможет… ну, давай не будем говорить плохих слов, просто не будет , и все, так?

«Только бы он не сбил меня с толку, не уложил меня, прежде чем любой рефери сосчитает до десяти. Как можно ближе к смерти».

– Я даже никогда не встречалась с ним до того, как он… я не встретила его, пока была в коме, когда он… когда ты перестала быть всего лишь блеском в злом глазу твоего папочки. Для него лучше всего подошли бы мертвые , но ведь, убив кого-нибудь, уже не сможешь его поколотить, верно? Но ты не бери в голову.

Уже возле самого крыльца мать остановилась.

– И что ты скажешь, – спросила она, – если он скажет: «Детка, ты хочешь уехать вместе с матерью?»

Пламтри смотрела снизу вверх, против света, на лицо матери, и оно расплывалось и дробилось в ее глазах из-за набежавших слез.

– Я скажу «да», – послушно ответила она, хотя дрожь в голосе выдавала глубокое волнение.

Глаза Пламтри сфокусировались позади матери – над нею. Гораздо выше.

Эту часть сна все личности Пламтри всегда вспоминали, когда просыпались.

В небе появился человек; его белые одежды на мгновение сверкнули в солнечном свете, а потом он превратился в темное пятно между девочкой, стоявшей на тротуаре, и жарким солнцем в небе цвета пушечной бронзы. Пламтри широко раскрыла глаза и попыталась разглядеть его против тяжело давящего солнца, но не смогла – он как будто сам сделался солнцем. И он падал вниз.

– Па-апа-а!

Пламтри вырвала руку у матери и побежала туда, чтобы поймать его.

Неудержимый сокрушительный удар вбил ее в землю.

Кокрена рывком выдернуло из сна, и в темноте он ощутимо приложился к оклеенной текстурными обоями стене; спросонья ему показалось, что в дом врезался тяжелый грузовик.