Тим Пауэрс - Последние дни. Том 2 [litres]

Пламтри, возможно, не расслышала его слов сквозь плеск дождя, но, как бы там ни было, кивнула.

Он потянул красную пластмассовую рукоятку ножа, и пробка, несмотря на свою древность, сразу выскочила, даже не раскрошившись.

И тут же ветер замер, и последние дождинки прошуршали по траве, и даже капли воды, сбегавшие с ветвей кипариса, казалось, на лишнее мгновение вцепились в мокрые листья, чтобы не упасть и не нарушить тишину. В этой внезапно обрушившейся всеобъемлющей тишине Кокрену даже захотелось постучать рукоятью ножа по бутылке, чтобы удостовериться, что его уши сохранили слух, но он и так знал, что не оглох, да и не осмелился бы он нарушить священную неподвижность воздуха.

Он поднес бутылку к губам, запрокинул голову и набрал в рот pagadebiti.

В первый миг ему показалось, что он хлебнул чистой прохладной воды, настолько сбалансированными оказались танины и кислоты, и фруктовые тона были такими тонкими, что их нельзя было отличить от внешних запахов травы и свежевскопанной земли. Потом он проглотил вино, и оно – как органная нота, поднимающаяся из полной тишины, которая начинается как дозвуковая вибрация, слишком низкая, чтобы воспринять ее, и беспощадно разрастается в хор медных, в котором, кажется, принимает участие сама земля, вышибая слезы из глаз слушателя и заставляя вставать дыбом волосы на руках, – ударило ему в голову волной весеннего раскрытия почек на растущих виноградных лозах, душераздирающим истреблением осенней порой спелых гроздьев в давильне, горячим бурливым брожением в дубовых бочках, в ходе которого душа бога просыпается в горниле, наполненном фруктозой, яблочной кислотой и поднимающимися дрожжами. И Кокрен как будто смог увидеть, стоя на высоком мысу, след бесконечно повторяющихся смертей и воскресений бога, проходящий через ставшие жертвами предательства виноградники долин Жиронды и Луары, через священный Фалерн, что на склонах дремлющего Везувия, и террасные виноградники Небешеха, и за Белую стену Мемфиса на Ниле, на восток через Аравию, Мидию, Фригию и Лидию, и террасные храмовые виноградники на зиккуратах вавилонян и шумеров, смутно, вплоть до первобытных лоз vitis vinifera sylvestris утраченной Нисы, в горах над Ниневией у истока Тигра.

А потом оказалось, что он смотрит из грубо прорезанной земляной двери на серое небо; нет, он лежал на спине, и в голове у него звенело, и все тело ломило от падения спиной вперед в открытую могилу. У него перехватило дыхание, и до тех пор, пока легкие не начали двигаться и захватывать холодный воздух, ему казалось, что из него вышибло и его личность.

Тут по краям могильной ямы показались три лица; Пламтри, стоявшая ближе всех, наклонилась к нему, и он увидел, что она держит в руке бутылку pagadebiti, которую, по-видимому, взяла у него, как только он «поплыл».

– Он убился, – сказала Анжелика.

– Ничего подобного! – яростно возразила Пламтри. – Сид, вылезай оттуда.

Оба голоса звучали странно приглушенно, но при этом гулко, как будто женщины были вплавлены в хрусталь.

– Я… не убит, – отозвался Кокрен. Он перевернулся и поднялся на четвереньки, а затем не без труда начал выпрямляться, опираясь руками на глиняные стены со следами экскаваторного ковша; и по мере того как он с мучительными усилиями выпрямлялся, цвет земли перед глазами становился темнее – от оранжевой глины в глубине до черной почвы на поверхности. – Пит, – сказал он, пытаясь модулировать голос так, чтобы его было слышно в измененном воздухе, – дай мне руку. – Он бросил швейцарский армейский нож на траву к ногам Пламтри.

Пит и Коди наклонились к нему, и он вцепился в их запястья, а за свободные руки их со всей силы тащила Анжелика, упиравшаяся ногами в землю. С общей помощью Кокрен смог вскарабкаться по стене могилы и сделать два неуверенных шага по траве.

«Я не чувствую никаких перемен, – настороженно думал он. – Совершенно точно не чувствую. Если бог и поставил на меня, то, наверно, совсем немного».

Пит наклонился, поднял нож Мавраноса, свинтил пробку со штопора и подал ее Пламтри, а та вогнала ее в горлышко бутылки, как будто спешила заглушить какой-то резкий звук.

Но в действительности стояла тишина , которую Кокрен очень хотел бы прервать. Он шел следом за Пламтри и Салливанами, и сначала под ногами хлопала фанера, потом заскрипел гравий дорожки, по которой они спешили к воротам кладбища, но казалось, будто звук их шагов глохнет в непосредственной близости. И дождя не было, и Кокрен не мог отрешиться от мысли, что капли неподвижно повисли между землей и облаками, как камни на картинах Магритта.

Подходя к изваяниям Белоснежки и семи гномов, Кокрен принялся с тревогой ковыряться в собственной памяти. Он что-то забыл сегодня – он знал, что вино должно лишить его каких-то воспоминаний, но каких именно? Тут он вспомнил собственные слова, обращенные к Коди: «Мою умершую жену», и еще: «Моя жена была замужем скорее за богом, нежели за мной». Из этого следовало, что он был женат и его жена умерла. Ему пришлось напрячься, чтобы не позволить этой мысли ускользнуть из сознания, как это бывает с мыслями, которые появляются поздно ночью, в постели, когда выключишь свет. «А чем в этой истории, – думал он, – был я? Какая-то женщина была замужем скорее за богом, нежели за мной. Но когда же я, вообще, был женат?… Замужем за богом – это за Дионисом? Я вроде бы думал о женщине из той странной версии „Повести о двух городах“, Ариахне. Что-то, связанное с романом Диккенса?… Нет, не помню».

В конце концов он осознал, что что-то забыл, но это осознание не влекло за собой беспокойства, не имело ментального аромата важности. «Если это важно, – подумал он, – мне, без сомнения, напомнят об этом».

Он живо помнил спуск по дымоходу в Винчестер-хаус, и сверхъестественного черного стража винного погреба, и то, как миссис Винчестер обосновалась в теле Пламтри, и то, как она настаивала, чтобы воскрешение состоялось как можно скорее, сегодня, немедленно.

Дважды – первый раз, когда они проходили через каменные ворота, и второй, когда Пит открыл водительскую дверь красной машины, – Кокрену казалось, что ненадолго выглядывала миссис Винчестер (оба раза Пламтри ахала и смотрела по сторонам с явным испугом, совершенно не свойственным Коди), но уже через секунду-другую она вновь превращалась в Коди, которая покрепче стискивала бутылку и пересчитывала своих спутников.

Они все забрались в машину и закрыли двери, Пит еще крутил в руке ключи, когда мотор сам собой завелся. Пит уставился на пустой замок зажигания, потом на сидевшую рядом с ним Анжелику, пожал плечами, но все же вставил ключ в замок и повернул его в рабочее положение.

Затем он медленно переключил передачу на задний ход, взялся за баранку и задним ходом выехал с парковочного места; автомобиль охотно повиновался рулю.