София Баюн - Механические птицы не поют [СИ]

Уолтер рассеянно листал страницы, а потом бросал газету в камин.

В конце стопки обнаружился номер с новостями Уайклоу.

Он почувствовал, как в горле пересохло, а руки похолодели, словно он опустил их в таз со льдом.

На второй странице целый разворот занимала статья о связном морлисских повстанцев. Уолтер скользил взглядом по строчкам, и словно красным подсвечены были слова «террорист», «попытка задержания», «заговор», «радикальные взгляды», «яростное сопротивление», «семеро жандармов убиты». Уолтер отчетливо услышал восемь щелчков у своего виска. И понял, для кого была восьмая пуля раньше, чем пригляделся к фотографии.

«Застрелился».

Бен лежал на боку, вытянув вперед руку, почти как Эльстер на кровати в его сне. Видно было только половину лица, и Уолтер с отвращением понял, что Пишущему пришлось долго подбирать ракурс, если даже не перекладывать труп — у Бена револьвер был гораздо мощнее и вторую половину должно было изуродовать.

Даже навеки опустевший взгляд Бена, устремленный на ботинки жандармов, Пишущих и зевак, был полон мрачного, злорадного торжества. Обрывок синего знамени был обмотан вокруг его шеи, как шарф.

А может быть, как удавка.

— Эльстер, — тихо позвал он.

— Что?

Зои затихла, спрятав лицо у нее на груди, и Уолтер не решился сказать вслух, только показал разворот с фотографией.

— Это он? — ровно спросила она.

— Да.

…

Он напоил Зои снотворным, но не решился запирать ее в спальне. Они сдвинули кресла у камина, Эльстер принесла одеяло с подушкой, и только убедившись, что Зои спит, махнула рукой в сторону кухни.

Они сидели молча, словно раздавленные тяжестью новости. Уолтеру нравился Бен, его темпераментная, горячая любовь к своей стране, чувство долга превыше здравого смысла. Он видел много таких мальчишек во время службы в армии. Когда они говорили о благе Альбиона, их глаза горели ярче, чем когда они обсуждали женщин. В нагрудных карманах их рубашек лежали пластинки с выгравированными цитатами из гимна и гербами. «Альбион — это мы, а мы — это Альбион».

У Уолтера в нагрудном кармане лежали игральные карты и фотография девушки, в которую он тогда был влюблен — хористки из Колыбели Карминной, а за его сентенции о благе Альбиона ему регулярно угрожали карцером.

Но для таких, как Бен не существовало молоденьких хористок, как и остального, что на самом деле было страной. Политиков, клириков, торговцев, мигрантов, опиумных курилен, фабрик и театров. Была Страна — один механизм, совершенный, заменяющий Спящего. И не было для таких людей цели выше, чем бросить себя в этот механизм и собственной кровью смазать застопорившие шестеренки.

Эльстер тихо всхлипывала, вытирая слезы рукавом. Уолтер помнил, с каким восхищением она смотрела на Бена, когда он горячо говорил о запертых в клетках птицах. И свою глупую, секундную ревность, за которую сейчас ему было стыдно.

Он положил ладони на стол и закрыл глаза. А потом, решившись, выбил короткий ритм.

Этой песне не нужна была гитара. Это была колыбельная, старая эгберсткая песня, которой эта страна провожала на войны своих солдат. И Уолтеру всегда казалось, что она гораздо мудрее гимнов.

— Когда я шел в Аррэ — хорру, хорру!

Когда я шел в Аррэ — хорру, хорру!

У дороги плакала девушка — хорру, хорру!

Эгбертское «ура», тоскливое и протяжное, как волчий вой, рыдало в конце каждой строчки. Эльстер подняла на него заплаканные глаза и неожиданно подхватила, на кайзерстатском, но с эгберстким «хорру».

— Куда делся твой взгляд, спокойный, как море, хорру, хорру,

Куда делся покой твоих волн, хорру, хорру,

Где каблуки, которые звонко стучали на нашей свадьбе — хорру, хорру!

Ах, Джеймс, я едва тебя узнала!

Уолтер выстучал злой барабанный ритм:

— У нас были пули и флаги — хорру, хорру!

У нас был огонь в сердцах — хорру, хорру!

Врагам не победить — хорру, хорру!

Мы едва узнаем друг друга, хорру! Хорру!

Он представлял, как Бен бредет по темным улицам в сером студенческом сюртуке и синем шарфе, и желтый свет окон бросает блики в его светлые кудри.

Успел он передать свое сообщение? Умрут ли люди, которых он так отчаянно пытался спасти?

— Где твои милые, спокойные глаза, что очаровали мое сердце? — горестно вопрошала Эльстер, кончиками пальцев отбивая тот же ритм, что и Уолтер. Но у нее он звучал лишь эхом, тихим и болезненным.

— У нас были пули и флаги, хорру, хорру,

Врагам не победить — хорру! Хор-р-ру-у! — будто оправдываясь, отвечал он, но ритм словно ломался, становясь менее уверенным.

— Где рука, которой ты сжимал оружие, хорру, хорру! — ее голос звучал горьким упреком, ввинчивающимся в виски.

— Оружие и барабаны! Пули и флаги, хор-р-у!

— У тебя нет руки, а вторую тебе придется протягивать, хорру, хорру!

У тебя нет ноги — каблукам больше не стучать, ты свое отплясал! Хорру! Хорру!

— Моя невеста не узнала меня, хорру, хорру,

Враг так и не сокрушил нас, хорру, хорру!

С последними словами вой оборвался, погаснув в наступившей тишине, как и отголосок барабанного боя, отстучавшего по Бену.

…

Уолтер задремал под утро, прямо на кухне. Эльстер он еще ночью отправил спать наверх.

Ему снилась тюрьма — безмолвная, пустая чернота, запертая дверь, отделяющая его от мира и острое, болезненное осознание собственной беспомощности. Там, за дверью, раздавался затихающий плач, больше похожий на жалобный скулеж смертельно раненого животного.

Его разбудила мысль, ворвавшаяся в кошмар, словно выстрел и разметавшая его в клочки.

Что-то было не так.

Он, чувствуя, как нарастает паника, проверил сначала Зои, а потом Эльстер — дверь ее спальни была заперта, и в ответ на его стук раздалось сонное бормотание.

Он стоял посреди коридора, пытаясь справиться с очередной панической атакой, ругая себя параноиком и глупцом, но ощущение, что произошло нечто непоправимое никак не отпускало.

И вдруг Уолтер понял, что не так.

Вчера он с утра не видел кота, а сейчас с чердака не раздавалось птичьего гомона.

Он поднялся на чердак и приложил ухо к двери — за ней стояла гробовая тишина.

Обыскал весь дом, и даже разбудил Эльстер, чтобы она проверила спальню — кот исчез, будто его и не было.

— Ах ты паскудная тварь, весь в тезку — устроил геноцид и смылся, а мне расхлебывать! — горько укорил беглеца Уолтер.

Он даже не хотел думать, что скажет миссис Ровли, когда поднимется на чердак.

Уолтер решил дождаться миссис Ровли и объясниться с ней. Экипаж он вызвал, оставив время на разговор. Малодушную мысль уехать, положив на видное место деньги и записку с извинениями, он отбросил.

Кот так и не вернулся, впрочем, по нему никто особенно не скучал. Уолтер не сомневался, что, если ему понадобится — найдет прошлых хозяев.