София Баюн - Механические птицы не поют [СИ]

К чести юноши нужно сказать, что он держался крайне достойно, хотя я видел, что каждая кочка, на которой подскакивает экипаж, причиняет ему неимоверные страдания. Наконец, он потерял сознание, и я был рад этому — по крайней мере, на какое-то время он перестал мучиться.

И сейчас, когда я пишу об этом, меня восхищает выдержка Кэт, не забывшей о врачебном долге в такой момент.

В отличие от меня. Я никак не мог отделаться от этого морока — Уолтер стоит на коленях перед палачом. Его истязают на площади перед толпой людей, жаждущей «справедливости» — это ведь так похоже на Альбион, сохранять иллюзию равенства. Это зрелище бросают толпе, как кость бродячей собаке — очень редко. Когда кто-то совершит по-настоящему большую глупость. Так аристократы не забудут, что и они смертны, и чернь не станет лишний раз бунтовать, потому что закон для всех один.

Но Уолтер не понимает. Это он мог стоять там, на этом проклятом эшафоте. Это он мог потерять сознание в экипаже, укрытый моим пальто, залив кровью сидения. Я мог ехать сейчас в Вудчестер, чтобы спросить у отца, как он мог отдать Уолтера палачам.

Мальчик неглуп, но дурно воспитан и во всем идет наперекор. Но это не значит, что я даже в самых черных мыслях мог бы представить себе, что позволю его пытать.

Это не значит, что, если бы наш отец, которого я чтил всю свою жизнь немногим меньше Спящего, отдал Уолтера, я простил бы ему этот поступок.

…

Кэт сказала, что понимает, почему я бросился на эшафот. Сказала, что презирает палачей, потому что это бесчеловечное ремесло и нельзя относиться к страданиям как к части своей работы.

Признаюсь, от ее слов мне стало не по себе.

Но главное — этот досадный инцидент исчерпан.

Мне вполне удалось скрыть рубец от удара плетью. Не могу сказать, чтобы он доставлял мне особые страдания, но служил постоянным напоминанием о том, что Уолтер мог заработать множество таких же.

Я молюсь за него, каждый день, с тех самых пор, как мать научила нас первым молитвам. Я шепчу Спящему тот Сон, в котором у моего брата достает разума вырасти достойным человеком. Сон, в котором он не будет страдать и смирит, наконец, свою гордыню и сможет меня понять. Я мечтаю о том дне, когда мы сможем поговорить, как равные, и между нами не будет стены обид и непонимания. Мне так много нужно ему сказать.

…

Уолтер почувствовал, что еще немного и черный шарф клирика его удавит. А может, дело было вовсе не в шарфе.

Он спрятал дневник за пазуху и вышел из купе.

Людей поубавилось, только несколько студентов, шумно переговариваясь, курили и стряхивали пепел прямо на пол. Он хотел попросить папиросу, но вспомнил колющий запах табака из трубки, и понял, что это ему не поможет.

Открыл окно и уставился на проплывающую мимо вересковую равнину. Скоро вереск должен расцвести и серо-бурое, залитое туманами пространство укроется лиловой пеной.

— Уолтер? — Эльстер тронула его за рукав.

— Я запутался, — тихо сказал он. — Я должен его ненавидеть. А он как будто издевается надо мной, сначала рассказывая, как пытал людей, а потом…

Эльстер кивнула. Она стояла, заложив руки за спину и смотрела на него снизу вверх.

— Ты узнал, что хотел? Узнал, что он изобрел?

— Нет, — признался он. — Не могу. Боюсь узнать правду. Я и так с каждым днем чувствую, как все вернее схожу с ума. И не понимаю, что это за вещество такое, что не выводится из организма месяцами. Становится только хуже, а ведь должно быть наоборот…

— Уолтер, а где он похоронен? — вдруг спросила Эльстер. Он замер, слегка обескураженный вопросом.

— В фамильном склепе Говардов, недалеко от Вудчестера.

— Это что, у вас дом на родовом кладбище стоит?

— Конечно, а как иначе?

— Ты не переживай, все у тебя с головой в порядке, — обнадежила она. — Вы там просто все двинутые. А почему ты не сходил к нему на могилу?

— Не успел. Хотя собирался. Но знаешь… у меня тогда было ощущение, что он будет не рад меня видеть…

— А сейчас?

«Потому что никто, ни при каких обстоятельствах не смеет…» — единственная фраза, написанная дрожащим почерком. Зачеркнута аккуратно, словно по линейке.

— А сейчас мне жаль, что сразу туда не пошел, — признался он.

Эльстер протянула руку, словно собираясь до него дотронуться, но потом уронила ее, и в ее взгляде скользнула какая-то растерянность. Она снова протянула руку и аккуратно поправила его сбившийся шарф. Жест вышел холодным и почти официальным, но она успела провести кончиками пальцев от его уха к затылку.

— Не следует вам столько пить, патер Ливрик, — громко сказала она, улыбнувшись.

— А вам, юноша, следует помнить, где ваше место, — ответил он, и в его голосе было больше нежности, чем он хотел себе позволить.

…

На станции к ним присоединились еще двое попутчиков — пожилая пара. Женщина скромно несла накрытую белой тряпицей корзинку, а мужчина катил за собой тележку, на которой возвышались пара клеток с флегматичными белоснежными гусями, три перемотанных веревками чемодана и сумка, из которой раздавались звуки, напоминающие одновременно звериный рык и вой вьюги.

Увидев Уолтера, женщина широко улыбнулась и осенила себя и мужа знаком Спящего. Сказала, что ее зовут Лорой, а мужа — Бэрром. Потрепала Эльстер по щеке, назвав «славным мальчишечкой». Уолтер почти увидел, как Эльстер кусает ее за руку, но, к его восхищению, ей хватило самообладания промолчать и даже кисло улыбнуться.

А потом Лора открыла сумку.

Уолтер на секунду поверил, что «вы все умрете» рыжей Идущей случится прямо сейчас. Из сумки вырвалось нечто угольно-черное, с горящими ненавистью зелеными глазами и хвостом-трубой. Кот, пометавшись по купе и оставив на столе несколько царапин, замер в невозможном балансе на оконной раме и с ненавистью уставился на Уолтера.

— Это что?! — сипло спросил Бен, прикрывающий напуганную Зои.

— Котик. Лучший мышелов из всех, кто у нас был за три десятка лет, — с гордостью ответила Лора. — Главное было правильно назвать. Котеночком его совсем взяли, возвращались с казни…

— Дайте-ка угадаю, — проворчал Уолтер, глядя коту в глаза.

— Подобрали, когда с площади шли, там как раз повесили этого маньяка, Джека Говарда…

Кот утробно заурчал, распушившись еще больше. А потом открыл пасть, обнажив белоснежные клыки едва ли не в полпальца длиной и почти беззвучно зашипел.

— Славный котик, — одобрил Уолтер. — Бешеный темперамент, весь в тезку. Вы в Эгберте живете?

— Возвращаемся к моей сестре с Альбиона, — слегка удивленно отозвалась Лора. — Несколько лет ее не видели…

— И что, неужели он согласился жрать альбионских мышей? — скептически спросил Уолтер.