Александр Скуридин - Крысиная нора

Он понимал, что Герасиков тоже, по сути, подневольный человек. Он хочет , но не может , совсем как в известном, еще совковом анекдоте про импотента .

Собственно, Валерий Васильевич пришел на эту очень высокую должность в руководстве Вооруженными силами страны, имея собственную целостную программу. Она гласила:

«Новые вызовы требуют переосмыслить формы и способы ведения боевых действий.

В XXI веке прослеживается тенденция стирания различий между состоянием войны и мира. Войны уже не объявляются, а начавшись — идут не по привычному нам шаблону.

Опыт военных конфликтов, в том числе связанных с так называемыми цветными революциями в Северной Африке и на Ближнем Востоке, подтверждает, что вполне благополучное государство за считаные месяцы и даже дни может превратиться в арену ожесточенной вооруженной борьбы, стать жертвой иностранной интервенции, погрузиться в пучину хаоса, гуманитарной катастрофы и гражданской войны» [27] Из доклада начальника ГШ ВС РФ на тему «Основные тенденции развития форм и способов применения ВС, актуальные задачи военной науки по их совершенствованию». .

Основополагающим в этом докладе явился тезис генерала армии: «Ценность науки в предвидении».

Войсковая часть Бурлака как раз и предполагала это самое предвидение. Оно включало в себя возможность, допустим, отслеживания признаков очередной зарождающейся «арабской весны» и последующего оперативного и своевременного реагирования на потенциальную нестабильность в том или ином регионе.

— Мною получено приказание ограничить действие экстрасенсов Леонида Михайловича настоящим временем, — продолжил свой «респект» генерал армии. — Ну а если будет очень уж большая необходимость, то — прошлым. Кстати, именно там, в минувшем, мы приобретаем наиболее ценный опыт.

— Однако существуют экстраординарные ситуации, как, например, нынешняя… — попытался хоть как-то защитить свое детище Ларин. — Вся эта возня с подземными городами США несет огромную угрозу миру.

— Я знаю о ней, Сергей Петрович. Мне докладывали не только по вашей линии, ГРУ, но и из других источников. Ситуация действительно непростая. Но… приказ есть приказ!

Валерий Васильевич понимал Ларина. Боевые экстрасенсы не только подтверждали все то, что замышлялось за океаном. Они также успешно проводили защиту исконно наших, российских, интересов и секретов. Как это звучало на их языке… «ставили астральный блок»!..

Но и опасения президента начальнику Генерального штаба были понятны. Любой власти есть что скрывать от собственного народа. Любая власть, увы, не безгрешна. И поэтому надо все делать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Герасиков поднялся из-за стола, давая понять Сергею Петровичу, что его визит сюда, в этот кабинет, окончен. А приказ извольте выполнять беспрекословно и с необходимым служебным рвением…

Прямо из Генерального штаба Ларин поехал в «хозяйство» Бурлака.

Леонид Михайлович встретил его прямо на КПП.

После короткого взаимного приветствия начальник Управления аналитики предложил:

— Давай, Леня, посидим на свежем воздухе.

Они сели на скамейку.

На территории бывших радиоклассов царили тишь и благодать.

Вдалеке, у западного крыла здания, прапорщик занимался строевой подготовкой с новобранцами, будущими бойцами взвода караульной службы.

— Солнышко начинает припекать, весна… — сказал генерал-лейтенант.

Он достал из кармана кителя платок и промокнул им вспотевший лоб. Затем Ларин продолжил:

— Помнишь, как в наше славное время говорили: «Погода шепчет: займи, но выпей»?

— Что-то произошло, Сережа?.. — осторожно прозондировал почву генерал-майор.

— Особо, можно сказать, не произошло ничего. Слышишь, птички поют?

— Случилось, думаю, нечто не очень-то приятное, если ты, Сергей Петрович, о птичках заговорил, — твердо произнес Бурлак, хорошо зная все отвлекающие словесные «примочки» своего давнего друга.

Утром я просыпаюсь и… не узнаю самого себя. Что со мной случилось?..

Вместо спецназовца ГРУ из зеркала для бритья на меня смотрит некая совсем непонятная личность. Главное украшение этой личности — глаза. Они сияют. Более того, мне кажется, что мои гляделки испускают особые лучи.

Я кое-как добриваюсь, ополаскиваюсь и продолжаю изучать самого себя, любимого. В это непонятное утро я люблю весь мир! И это не фигура речи. Мое состояние настолько необычно, что я запросто… я вижу те миры, что обычно не видны физическим зрением. И они, эти миры, говорят со мной на сладостном языке сердца. Оно трепещет, вибрирует. Я вижу внутренним взором разлитый повсюду свет.

Все — стол, стул, стены квартиры — кажется мне ожившим, обладающим не только аурой, но и сознанием.

«Что вверху, то и внизу…» — бормочу я, вспоминая основной вывод Гермеса Трисмегиста из его замечательного труда — «Алмазной скрижали». Теперь мне понятны мысли Платона. Идея стула просто-напросто воплощена здесь, в физическом слое. Вот он, стул, практическое воспроизведение идеи , запечатленной на небесах!

— С кем ты разговариваешь? — спрашивает Света, выходя из ванной комнаты, где она уже успела «навести красоту».

— Со всем миром, а сейчас конкретно с тобой! — отвечаю я и, не позавтракав, спешу выскользнуть из квартиры.

В состоянии какого-то сладостного транса я бреду к станции метро. Мой «Вольво» скучает в гараже, но я не рискую сесть за руль в подобном, скажем так, чересчур возвышенном сознании. Возле входа в метро я «слышу» мысли спешащих по своим делам людей. Они думают о предстоящей работе, о ночных сексуальных утехах, о вечной нехватке денег. Я вижу в них… искры божественного проявления. Но все это ментальное мельтешение индивидуумов мешает мне, нарушая установившуюся внутреннюю гармонию.

Торопиться мне особо не надо: просто перед отпуском я должен сегодня прийти на службу и сделать кое-какие распоряжения. Я двигаюсь пешком через обширный двор, чтобы не спеша дойти до «хозяйства Бурлака».

У мусорного бака я обнаруживаю облезлого кота. И вдруг животное мысленно «жалуется» мне: «Я старый и больной…»

Я подобным же образом «отвечаю» коту: «Потерпи, брат, тебе уже осталось мучиться недолго…»

В служебный кабинет, где я сижу в эйфории, входит мой гуру.

Гъялцен-ринпоче одет в строгий европейский костюм. Никто не скажет, что это — тибетец, разве что принадлежность к Востоку можно выявить по широким скулам ламы.

Ринпоче не афиширует свою причастность к буддизму и высокому положению в тибетском монастыре Ганден. Да и у нас здесь, в помещениях бывших радиоклассов, не принято ни о чем расспрашивать кого-либо. Ну ходит человек на службу — значит, нужен, важен. То, что присутствие Гъялцен-ринпоче делает наши общие и индивидуальные прорывы в незнаемое значительными, известно лишь некоторым.