Борис Конофальский - Длань Господня

— Нашел?

— Что нашел? — удивлялся Сыч, опять корчил невинную морду.

— Нашел, говорю? — уже с угрозой произнес кавалер.

— Ну, нашел, — вздохнул Сыч.

— Золото есть?

— Не-ет… — Фриц Ламме достал из-за пояса тряпицы, развернул ее, — нищий он был, и вправду святой человек.

На тряпке лежали несколько талеров и куча мелкого серебра. Всего не набралось бы и на десять монет.

— Расплатишься с солдатами, — сказал Волков и сел на коня.

— Расплачусь, кавалер, конечно, — заверил его Фриц Ламме.

Приехали в Эшбахт совсем поздно, уже стемнело. Элеонора Августа уже ушла в новую опочивальню. Да и слава Богу, все равно она не могла принимать мужа. И муж, поев на ночь как следует, пошел не сразу в свои покои, к жене, а пошел к госпоже Ланге, которая не спала еще.

Уж если Господь и решает проверить у кого-то силу веры, так поверяет, как следует. Мало было ему горцев, мало герцога, мало оборотня, что рыскает по окрестностям и мало пустого чрева жены.

Так послал он еще ему и соперника. Претендента на лоно жены его, к которому сама жена была благосклоннее, чем к мужу. Когда он сидел с монахом и диктовал тому на бумагу, что надобно купить ему в городе для нового дома, пришла госпожа Ланге и зашептала ему в ухо так, что ему тепло и приятно было от ее дыхания:

— Снова она ему письмо отписала, снова жалуется на вас. Хочет, что бы я в поместье папеньки ее ехала, то письмо возлюбленному передала.

Бригитт сказала «возлюбленному». Возлюбленному! Его едва не вывернуло наизнанку от этого слова. Специально дрянь рыжая так говорила. Волков знал, что специально. Словно уколоть она его хотела. Он даже позабыл, что диктовал монаху и что вообще делал.

А она смотрит своими зелеными, словно июльская трава, глазами, как ни в чем не бывало. И ждет, что он скажет. А ему нечего сказать, он не знает, что делать. И тогда Бригитт прошептала:

— Господин, пока не убьете вы его, так и не прекратится это.

— Что? — растерянно спросил он.

— Убить его надо, иначе так и будет она его поминать, — прошептала госпожа Ланге. — И отдаваться ему, как только случай представится, как только вы отвернетесь.

«Возлюбленный», «отдаваться ему» — самые мерзкие слова для него выбирает. Да, она взбесить его надумала, не иначе.

И сморит на Волкова своими красивыми глазами, как будто не о смерти человека говорит, а о каплуне, что в суп разделать собираются. И лицо ее красивое с веснушками спокойно, и локоны красные из-под чепца выбиваются. И весь ее вид, как у ангела, говорит о чистоте и спокойствии.

— И как же мне его убить? Вызвать его на поединок? — наконец спрашивает он у Бригитт тихо.

— К чему глупости такие, — продолжила Бригитт, и тон ее такой, что она уже, кажется, все придумала, — скажу я ему, что вы опять войну затеваете, и что Элеонора Августа будет его ждать в поместье.

Волков молча продолжал ее слушать.

— А вы его на дороге с верными людьми встретите да убьете, вот и дело с концом. Места у нас тут страшные, глухие, говорят, зверь сатанинский лютует, кто его хватится? Да никто, — говорила Бригитт все так же близко от уха его.

— Неужто поверит он? — сомневается Волков.

— А чему он не поверит? Тому, что вы войну затеваете? Так о вас только и говорят, что вы без войны жить не можете. Или тому, что она его ждет, глаза проплакала? Так он об этом из ее письма узнает, — она показала бумагу. — Вот тут все написано. А все остальное я ему наговорю, в моих словах он не усомнится, уж поверьте.

Он снова смотрит в лицо ее. Нет, ничего ужасного нет, чистый ангел. Красивая женщина. И подвоха он в ее словах не видит. К чему ей-то все это?

— Видно, не любите вы жену мою? — вдруг догадывается Волков.

И вот тут то лицо ангела холодным становится. Глаза колючие, губы в нитку вытянулись, она ему говорит холодно:

— А с чего бы мне любить ее, с чего? Мать моя, между прочим, родная сестра отца ее. Я кузина ей, а она меня едва в горничных не держит. Бывало такое, что и горшок ночной заставляла выносить, и при людях из-за стола меня выгоняла, чтобы место мое рядом с ней другому отдать.

Волков вдруг увидал такую женщину, которую до сих пор в ней не замечал.

— Ну, господин, вам решать, скажете, так я все устрою. Нет — так забудем про разговор этот.

Кавалер молчал.

— Только знайте, что не кончится ваша мука никогда, пока любовничек ее жив. Так и будете думать, чьи это дети рядом с вами. До конца дней будете о том гадать, — госпожа Ланге так выговаривала эти слова, словно щипала и проворачивала, словно вкручивала в него обиды и страхи, словно специально пыталась его разозлить обидными словами.

И пусть он вида не показывал, а лицо его было как камень, но слова эти его ранили не хуже арбалетных болтов. И Бригитт это видела по белым костяшкам его пальцев, которыми он вцепился в край стола. Видела и знала, что он примет ее помощь.

Может, и права была Бригитт в каждом слове своем, может, и нужно было последовать ее совету, но кавалер не торопился соглашаться. Он не любил принимать важные решения, не подумав. Сначала сомнение. Отчего вдруг Бригитт так старается? Дело затевает нешуточное. К чему это ей? Как там ни крути, а фон Шоуберг придворный поэт графа. Да и знакомец ее старинный, близкий друг ее госпожи и подруги, и вдруг на тебе — убейте его, господин.

— К чему вам это? — наконец спросил он.

— При доме вашем хочу быть полезна вам, и место при вас занимать достойное хочу, — твердо ответила женщина. Так твердо, что не каждый муж такую твердость имеет.

— Место достойное? — переспросил Волков. — Это место моей жены.

— Значит, второе достойное место, после вашей жены, — ничуть не смутилась Бригитт, — дайте мне список, что вы с монахом написали, я поеду в город все куплю, на обратном пути завезу письмо вашей жены фон Шоубергу.

— Я еще ничего не решил.

— И не нужно, раз думать хотите, так думайте, а письмо я все равно должна отвезти. Давайте список и деньги. И пусть со мной кто-либо из ваших людей поедет для надежности, — твердо говорила госпожа Ланге.

Да, сумма там выходила немалая, сопровождающий ей был нужен.

— Деньги дам, найдите Егана, путь вам четыре подводы выделит с мужиками, возьмете монаха и Увальня. Езжайте в город, купите все, потом заедете к графу, отдадите… — он запнулся даже, не смог выговорить этого имени, — отдадите этому господину письмо. Дождетесь ответа, ответ прежде мне покажете, жене сразу не отдавайте. А уже потом я решу, как быть дальше.

Госпожа Ланге встала с лавки чуть подобрав юбки, церемонно сделала ему книксен и поклонилась, потом заговорщицки огляделась, не видит ли ее кто, и, пока монах смотрел в бумаги, быстро и не робея, словно она его жена, обняла за шею и поцеловала в висок. И пошла, улыбаясь, на двор.