Борис Конофальский - Длань Господня

Долго не сидели, не будь тут женщин, так все пили бы без остановки и допьяна, орали бы тосты и песни, и Бертье, не добежав до нужника, опять мочился бы с крыльца, но тут была и госпожа Эшбахт, и госпожа Рене, и госпожа Брюнхвальд, и госпожа Ланге, так что веселья из поминок не вышло, разошлись все трезвые и благочинные. Даже такие пьяницы, как Роха, Сыч и брат Семион, трезвы были.

На рассвете обоз из четырех телег поехал в Мален, была при нем госпожа Ланге, ехала она как старшая, деньги на покупки кавалер доверил ей. С нею монах брат Ипполит, для ведения счета и записи. Часть мебели пришлось бы на заказ делать, все надо записать, чтобы не забыть, у кого и что купили. Охраной поехал с ними Александр Гроссшвюлле, был он своею миссией горд. А с ним поехал еще и брат Семион. Ехал он к епископу хлопотать о святости убиенного отшельника.

Волков вышел поглядеть, как они уезжают, и увидал свою жену там же. Госпожа Эшбахт шепталась с госпожой Ланге, лицо ее было серьезно. Бригитт слушала тоже с лицом серьезным, и кавалер от них взгляда не отрывал. А потом Бригитт увидала, что Волков на них смотрит и, кажется, сказала о том Элеоноре Августе. Жена взглянула на него нехорошо и, видно, разговор свой прекратила, стала госпожу Ланге целовать в щеки и перекрещивать на дорогу.

Когда они уехали, а Элеонора Августа пошла в дом и проходила мимо него, Волков спросил ее:

— И что же вы пожелали госпоже Ланге в дорогу?

— Ах, то все мелочи, сказала ей, что мне в городе купить, — ответила жена, даже не остановившись рядом с ним.

Она пошла в дом, там все еще шли хлопоты переезда. А он так и смотрел ей в след, больную шею разминая. Будь она чуть поумнее, увидев его взгляд тяжелый, задумалась бы, графская дочь. Но Элеонора Августа была не большого ума, спесь родовая весь ее ум затмевала, и шла она в дом свой, не заметив тяжелого взгляда мужа. Заметила бы — так насторожилась бы.

Так бы и стоял он, поедаемый своею злостью, не приди к нему Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо.

Приехал трезвый совсем, хоть вчера и пили, чистый, ну насколько он мог быть таковым. Слез с коня, поздоровался.

— Поговорить с тобой хочу, Фолькоф, — все в той же фамильярной манере начал он, допрыгав до Волкова на своей деревяшке.

— Ну, говори, — сказал Волков, разглядывая его.

— Разговор серьезный будет, — заверил его Скарафаджо.

— Вижу-вижу, — кавалер ухмыльнулся, — ты, кажется, тряпки свои почистил, даже бородищу свою грязную расчесал для разговора.

— Ты заметил, да? — Роха оскалился.

— Заметил, заметил. Ну, говори, что пришел просить.

— Да, пришел просить тебя… — Роха замолчал.

— Ну?

— Я, вроде, у тебя как ротмистром служу.

— Вроде как…

— А у других ротмистров вроде как земелька есть, какая-никакая. У Рене есть, у Бертье есть, а у Брюнхвальда такой выпас хороший, коровы, сыроварня. Опять же этому кавалеру новому ты клок земли дал, может, и я свой клочок заслужи? А?

— Землицу, значит, хочешь? — продолжал ухмыляться кавалер.

— А чего? Хочу! Не хуже других. Я тебе мушкеты сделал, я с тобой в Ференбурге был, а там очень несладко было. Вспоминаю мертвяков чумных, что ходили по городу, так мороз по коже. Было же такое?

— Было, было, — кивал Волков. — Значит землицу тебе надобно? А зачем она тебе, ты с последнего набега на ярмарку кучу серебра получил, пить, вроде, стал меньше, живешь либо у солдатского котла, либо у меня столуешься, чего тебе еще нужно?

— Да-да, так все, так, — кивал Роха, — только вот понимаешь, хочу сюда бабу свою из Ланна перевезти с детьми.

— Бабу? — кавалер удивился. — Так ты, кажется, спьяну при мне ее убить обещал как-то. Говорил, что ведьма из тебя все соки попила. И детей своих иначе, как спиногрызами, не звал, а тут, на тебе, перевезти их сюда из Ланна надумал. С чего бы так?

— Да, говорил, грозился, — Роха стягивает шляпу, разговор ему непросто дается, вытирает лоб, кивает своею кудлатой башкой. — Все так и было, но вот вчера все при женах сидели: и ты, и Брюнхвальд, и Рене… И я подумал, может, и моя так же будет сидеть. А то понимаешь, давным-давно она меня хорошими словами не звала, только дурак да пьяница, дурак да пьяница. А она у меня из хорошей семьи, из идальго [2] Идальго (исп. hidalgo от hijo de algo — букв. «сын кого-то») — в средневековой Испании человек, происходящий из благородной семьи и получающий свой особый статус по наследству, передававшийся только по мужской линии. .

Волков слушал его внимательно. Он уже знал, что даст землю Рохе, Еган ему сказал, когда выделял землю рыцарю Клаузевицу, что на солдатском поле еще есть целина. А южное поле, что в двух часа езды от Эшбахта, там земли пахать — не перепахать. Оно все свободно.

— А тут у меня землица будет, — продолжал Скарафаджо, — дом я уже построил, хоть и плохой, но свой, хозяину за него не платить. И мужика себе куплю, лошадку, буду хоть и маленький, но сеньор. Жена уже звать меня дураком не будет.

— Хорошо, дам я тебе землю, дам тысячу десятин. Только земля вся у меня плохая.

— Да пусть хоть какая будет, — обрадовался Роха и затеребил шляпу, — какой-нибудь прокорм семье даст, и ладно. Твой Еган и с такой худой земли урожай собрал.

— И ты за эту землю у меня еще кровью умоешься, — злорадно обещал ему Волков. — Еще послужишь за нее.

— Я согласен, — без всяких размышлений отвечал Роха. — Согласен.

— Ладно, езжай в Ланн, навести кузнеца нашего, забери у него все мушкеты, что он успел сделать. Так же найди капитана Пруффа, помнишь его? Артиллериста?

— Да, помню, конечно, в Ференбурге с нами был, я тебе его нашел. Как не помнить?

— Да, так вот, пусть своих людей берет и идет сюда, скажи, что деньги его людям платить не буду пока, за стол и кров пусть уговорит их, а ему дам пятнадцать талеров в месяц содержание.

— А пойдет ли он? — сомневался Роха. — Пойдут ли людишки?

— Уговори, — произнес Волков строго. — Скажи, что дело будет — так и серебро будет, а лежать на боку можно за стол и кров.

— Это да, — согласился Скарафаджо и задумался, а потом спросил: — Думаешь, горцы опять придут?

— А ты что, думаешь, что нет?

— Думаю, придут дьяволы, — нехотя согласился Роха.

— Уж не сомневайся, — заверил его Волков, — потому и говорю, что за мою землицу ты еще кровью умоешься.

— Поеду в Ланн прямо сейчас, — сказал ротмистр Роха и нахлобучил шляпу, не прощаясь, пошел к лошади своей.

— Пушки! — вспомнил кавалер. — Потом заедешь на двор ко мне, заберешь пушки. Уговоришь Пруффа, он поможет, купите лошадей и тащите пушки сюда.

— Хорошо, — кивал ротмистр, уже собираясь уходить.

— Роха, чуть не забыл, — окликнул его Волков.

— Чего?

— Набери в Ланне еще человек пятьдесят оборванцев себе в роту, мушкеты новые же будут, — Волков полез в кошель за серебром. — Сейчас на прокорм, на дорогу и на обоз дам тебе денег.