Борис Конофальский - Длань Господня

— Кажется, Элеонора решилась, — говорила она быстро, так как времени было у них не много.

— На что? — спросил Волков, хотя сам прекрасно понимал, на что решилась его жена.

— Утром я ей волосы расчесывала, а она у меня и спрашивает: «Бригитт, а ты меня любишь?» Я ей говорю: «Конечно Элеонора, кого мне тут любить, как не вас». А она говорит: «А предана ли ты мне, можешь дело одно для меня сделать?» Я ей говорю: «Конечно, а что за дело?» А она мне: «Я тебе пока сказать не могу, но дело такое, что очень важно для меня, и ты, если сделаешь его, то щедро вознаграждена будешь». Я ей говорю: «Так хорошо же, только скажите уже, что за дело». А она говорить сама не стала, говорит мне: «Как постылый тебя пошлет в город, так заедешь к отцу моему в поместье, найдешь Леопольда, он тебе скажет, что сделать надобно». Я ей говорю: «Как пожелаете, Элеонора». А она вскакивает, обнимает меня и плачет, говорит, коли дело я сделаю, так она вечно мне благодарна будет. Не иначе, как приеду туда, Шоуберг меня на дело мерзкое подбивать будет. Может, яд он уже прикупил.

Бригитт замолчала, стояла, заметно волнуясь, ожидая, что скажет кавалер. И он сказал, вернее, спросил о том, о чем госпожа Ланге и подумать не могла:

— А она меня всегда постылым зовет?

Бригитт растерялась сначала, а потом и ответила:

— Постылым? Да почти всегда вас так величает. Мужем редко зовет вас и господином редко, супругом тоже. Обычно постылым и зовет, — и тут у Бригитт сделались глаза злыми, и злилась она вовсе не на него, — а когда на вас сердится, так зовет вас хамом.

Это Волкова не удивило, может, он для дочери графа и хам, хотя так звать мужа при других — это большая грубость, неуважение явное. От этого ему стало печально, а еще от того, что так все с его женой складывается плохо. Не по любви все, да и Бог бы с ней, с любовью, было бы хоть все по согласию, по чести. Ведь все, что ему нужно от нее было, так это что бы детей она без противления рожала, как велит закон человеческий и Божий. Но не хотела Элеонора Августа ни чести, ни согласия. Каждый раз приходилось ему свое брать, как на войне. И в этом он винил только поганца Леопольда фон Шоуберга, придворного шута и певца графа фон Малена. Только его. И все это дело стало ему вдруг омерзительно, так омерзительно, что даже красивая Бригитт, что смотрела на него сейчас с преданностью и ждала его решения, как причастная ко всему этому, была ему сейчас не мила.

— Вы знаете, где госпожа Эшбахт хранит письма от этого мерзавца? — наконец спросил Волков у рыжей красавицы.

— Конечно, господин, — отвечала та, — там она хранит их, куда не один муж не полезет, в сундуках с нижними юбками и рубахами, на самом дне.

— Пока пусть там и лежат, не трогайте их, но как нужно будет, так возьмете их для меня, — сказал, наконец, он.

— Конечно, господин мой, — сказала Бригитт и рукой хотела погладить его по щеке, — не печальтесь так, не выйдет у них ничего.

Но все еще не мила была она ему, он руку ее схватил, отвел от лица своего и тут же понял, что напрасно так был груб с ней.

Быстро поцеловал ее в губы и сказал:

— Поеду по делам в Лейдениц, приеду, так решу, что делать.

— Как пожелаете, мой господин.

Бригитт сделала низкий книксен, она бы и руку ему поцеловала, да не отважилась на то.

Он позвал своих оруженосцев, и они помогли ему облачиться в доспех, поверх надел фальтрок, штандарт брать не стал, не на войну же едет.

Но после разговора с Бригитт Ланге был он печален из-за жены, на коня садился, а не шла она из его головы, и не от того он грустил, что Элеонора Августа его не любила, тут уж ничего не поделать, а вот ее предательство сильно его расстраивало. Так и ехал он, мрачен и хмур. Племянник и все его люди видели его хмурость, поэтому расспросами его в дороге никто не донимал.

Капитан Тайленрих ждал его прямо на пристани. Как только лодка с Волковым и его многочисленной свитой пристала к пирсам, капитан подошел и протянул кавалеру руку, помогая вылезти из лодки.

— Господа купцы прибыли? — Волков гремел латами и мечом, вылезая на пирсы.

Бруно Дейснер, его племянник, и молодой купчишка Михель Цеберинг шли за Волковым и заметно волновались. Один совсем мальчишка, другой еще недавно был солдатом, одет как простолюдин. Еще бы им не волноваться при такой встрече.

— Господин Эшбахт и вы, господа, — говорил им Тайленрих, — господа купцы уже ждут вас.

Племянник расширенными глазами косился на дядю, а тот был серьезен и сосредоточен. А то, что Бруно и компаньон его волнуются, так то хорошо, серьезнее буду относиться к делу, урок им будет.

Волков едва заметно кивнул Карлу Брюнхвальду который был тут же и проследовал со своими людьми туда, куда приглашал его капитан.

А приглашал он его в закрытый большой склад:

— Купцы очень просили сохранить в тайне встречу с вами, сие предприятие для них небезопасно, — продолжал капитан. — Поэтому было решено, что встреча пройдет в тихом месте, где нет зевак.

— Я понимаю, — ответил кавалер.

Конечно, он помнил советника Вальдсдорфа этого неопрятного толстяка как же забыть. А вот то, что он уже знаком с господином Фульманом, Волков не знал, пока его не увидал. Вспомнил он этого господина, уже с ним как то встречался у графа, когда разбирался из-за сплава плотов. При купцах были добрые люди при железе, было их шесть человек, но держались они поодаль, за спинами купцов, и в дело не лезли.

Все поздоровались. Капитан Тайленрих указал им на их место за столом, кавалер излишнюю вежливость показывать не стал, сел первый. Он не купчишка какой. Купцы тоже стали садиться.

Племянник и его компаньон Цеберинг сели возле Волкова. Он пожалел, что не взял с собой брата Семиона. Этот умник сейчас был бы кстати. Не подумал, ладно, и без него поговорит.

— Думаю, что выскажу общую мысль, если скажу, что время для распрей проходит, — начал советник Вальдсдорф.

Толстяк, кажется, привык везде говорить первым. Пусть говорит, Волков не стал оспаривать его слова. А еще по не писаному кодексу советник должен был говорить извинения за то, что люди Рюммикона схватили людей Волкова. Так было бы вежливо. Но и на это смолчал кавалер, не стал он толстяка вежливости учить.

— Да, время распрей прошло, война нам не нужна, но не о ней собрались мы тут говорить. — сказал он. — Мой племянник выбрал своим ремеслом дело купеческое, и побывав у вас, решил, что выгодно будет ему покупать у вас лес и уголь.

— И мы тому рады, видим мы, что ваш племянник не по годам умен, — отвечал кавалеру лесоторговец Плетт, заодно кланяясь юному Бруно Дейснеру.

Мальчишка покраснел, вытянулся и от волнения даже не ответил тому поклоном. А Плетт продолжал улыбаясь: